Предыдущий пост вызвал справедливый гнев ФБ-юзеров и был удален. В ссылке на жж-пост о лагерях для репрессированных детей CCCР неизвестным автором были использованы фотографии истощенных детей из дру…
гих страниц истории советской власти (в частности, голод в Поволжье и блокадный Ленинград. Оставим за скобками вопрос - не является ли голод в Поволжье следствием действий властей. Про блокаду вопросы задавать не буду. Не потому что их нет, а потому что предвижу дополнительный холивар). Возник вопрос - а не наветы ли это на товарища Сталина? Может, и лагерей для детей не было? И детей не сажали по политической статье? Где факты? Отвечаю.
В разгар большого «ежовского» террора появляется инструкция, как вести себя с семьями «врагов народа» - оперативный Приказ народного комиссара внутренних дел Союза ССР Ежова за № 00486 от 15.08.37 г. Читаем.
13) Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД, или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик».
Мы можем говорить о том, что на витке террора 36-38 годов дети осуждались по политическим статьям. (Интересно, а сколько детей попало из детских домов прямо в колонию за «социально-опасное» поведение? Клеймо сына/дочери врага народа, надо полагать, не очень способствует здоровому социальному поведению. К сожалению, пока такой статистики найти не удалось).
В комментариях к приказу содержится гуманистическое по тем временам уточнение, что вслед за родителями предполагалось судить как врагов народа только детей, достигших 15 летнего возраста. Причем, разработки по всей семье, включая детей, должны были быть проведены до ареста. Видимо, уже тогда должно было быть понятно, насколько «опасен» ребенок. Что ложится в общую логику репрессий: сначала заказ на человека, потом выбивание признательных показаний на заданную тему, так как по Вышинскому «признание - царица доказательств».
Тем не менее в воспоминаниях заключенных встречаются истории о детях более младшего возраста, осужденных по политической статье. (Что касается статьи 58 - то она не имела ограничений по возрасту).
Что важно - дети содержались в лагерях для взрослых, перенося все тяготы и лишения взрослой жизни. Голод, унижения, каторжный труд. Отделять детские колонии от взрослых в Норильске, например, стали только начиная с 1940 года.
Стоит также отметить, что даже дети, которые не были формально репрессированы, содержались в лагерях для взрослых с матерями фактически на положении заключенных. (в 1936-1937 гг. пребывание детей в лагерях было признано фактором, понижающим дисциплину и производительность заключенных-женщин. Официальный срок пребывания ребенка с матерью снизили до 12 месяцев (в 1934 г. он составлял 4 года, позже — 2 года).
В мемуарах - дети из семьи кулаков, раскулаченных еще в 28-29 годах и отправленных в ссылку в 33 году, фактически жили с родителями в лагерных бараках в условиях, приближенных к лагерным. Де юре эти дети не были репрессированы, но де факто кем были они и как они жили?
Теперь что касается осужденных детей вообще - не по политическим статьям. Полагаю, тут не стоит забывать про введение смертной казни для детей с 12 лет в соответствии с Постановлением ЦИК и СНК от 7 апреля 1935 года. Разброс расстрельных статей широк - от кражи до убийства. У меня нет цифр - сколько детей было расстреляно, и хотя можно предположить, что эта мера не нашла широкого применения, она тем не менее свидетельствует о ситуации с «защитой детства» в СССР.
Что можно сказать тем, чей дедушка, скажем, был репрессирован, а маму не тронули? Не только не посадили, но и в детдом не забрали? Да, не все дети попадали в этот механизм. В известной мере решение судьбы детей было отдано на усмотрение нквд-шников, ведущих дело.
«дети, оставшиеся после ареста матери без присмотра, помещаются в детские дома,
«если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые)
на свое полное иждивение — этому не препятствовать», - директива НКВД во исполнение Приказа народного комиссара внутренних дел Союза ССР Ежова за № 00486 от 15.08.37 г.
Вы представляете себе НКВДшников, обзванивающих родственников с вопросом: «Не хотите ли забрать к себе детей?». Конечно, у родственников никто ничего не спрашивал. Успели забрать детей после ареста родителей - хорошо. Не успели - тут ребята в погонах могут прислать за детьми воронок, а могут и забыть. Или забить.
Тем не менее только в период с августа по октябрь 1937 года «Административно-хозяйственным управлением проделана следующая работа: Всего по Союзу изъято детей 25 342 чел. Из них: а) Направлено в детдома Наркомпроса и местные ясли 22 427 чел. Из них г. Москвы -1909 чел. б) Передано на опеку и возвращено матерям. 2915 чел”.
Приведу пример из воспоминаний жены «врага народа», дочери К.И. Чуковского, Лидии Чуковской («Прочерк»).
Л.Ч. заметила, что жен тех, кому в 36-38 годах дали 10 лет без права переписки (что в реальности негласно означало расстрел) - арестовывали. И отправляли в колонии для жен репрессированных. Следом или параллельно приходили за детьми. Чуковская считает, что происходило это в рамках негласной доктрины о «мщении», которая гласила, что семьи репрессированных будут точно мстить, поэтому «для профилактики» их лучше изолировать. Но! Если женщины уезжали и прятали детей - их уже никто не искал. То есть в системе был определенный сбой, лазейка - система делала свое главное кровавое дело и на поиск второстепенных граждан-«изменников родины» не отвлекалась. Лидия Корнеевна уехала из Петербурга, детей забрали родственники - таким образом они избежали наиболее горькой судьбы. (Хотя и за ней, и за детьми приходили - но нашли только пустую комнату). Если же мужу давали меньше 10 лет - женщин и детей скорее всего вообще не трогали. Это заключение Чуковская сделала на основе наблюдений за семьями арестованных. Текст секретного приказа Ежова и последующей директивы с уточнениями ей, конечно, был неизвестен. Но, как теперь понятно, ее наблюдения оказались верны.
Жак Росси, французский политолог и лингвист, приехавший в СССР по путевке Коминтерна, провел в сталинских лагерях, тюрьмах и ссылках с 1937 по 1961 год. В обширном труде «Справочник по ГУЛАГу» Жак Росси отмечает группы детей, оказавшихся в русском Гулаге: 1) лагерные дети (дети, рожденные в заключении);2) кулацкие дети (крестьянские дети, которым во время насильственной коллективизации деревни удалось ускользнуть от высылки, но которые были позже пойманы, осуждены и направлены в лагеря);3) дети врагов народа (те, чьи родители были арестованы по 58-й статье); 4) испанские дети; они чаще всего оказывались в детских домах; в ходе чистки 1947—1949 гг. некоторые из этих детей, уже подросшие, были посланы в лагеря со сроками 10—15 лет — за «антисоветскую агитацию».
Если говорить о преступлениях против детства, к этому списку, составленному Жаком Росси, вероятно, можно добавить детей, которые сами не были в заключении, но пережили похожий опыт лишений, голода, лагерного уклада. Это дети спецпереселенцев; дети, жившие рядом с лагерями и ежедневно наблюдавшие лагерную жизнь. Все они так или иначе оказались причастными к русскому ГУЛАГу…
Если есть уточнения - велкам.
Малолетние дети "врагов народа"
Колоколов не слышно по России,
Лишь изредка вспорхнет печальный стон...
Какое небо надо мною синее,
Но отчего на душах тяжкий сон?
Проснитесь, россияне, пробудитесь!
Взгляните детям в чуждые глаза,
От дьвявольских деяний отрекитесь.. .
Скатилась по небу кровавая слеза .
Вскипай же, кровь, от Материнской боли!
И, глянувши окрест, поражены -
От дьявольской, ГУЛАГовской неволи
Не только храмы, души сожжены!
Ада Листопад
Тюрьма Челябинская. Старинная. Стены метровой толщины - надежно строили в прежнее время подобные заведения. Подвальная камера углублена в землю метра на полтора-два, двери арочные, ступенями. Пол бетонный, окна узкие, зашоренные. Вот такая мрачная архитектура этого заведения мне запомнилась.
Расположились в камере, кто как мог. Коек, постелей, даже соломы, естественно, нет - в советской системе тюрем не полагалось. Впрочем, нам не привыкать к скотскому образу, благо хоть покушать есть что с собой.
Только принялись трапезничать, как с лязгом распахнулась дверь и по ступенькам кубарем скатываются два детских тела. Мальчики лет по десять, полураздетые, избитые, все в синяках. Один поднялся сам, а второй остался лежать. Я сразу же подбежал к нему, поднял и отнес на свое пальто, разостланное на полу. Тело мальчика обвисло на моих руках, словно он был без костей, или все кости в нем были переломаны. Глаза его были закрыты и затекли от синяков.
Я быстро развел в кружке шоколадный порошок и хотел напоить мальчика. Но он вдруг ожил, зажал одной рукой рот, а второй отпихнул кружку. Я очень удивился и спрашиваю у второго: " В чем дело?" Второй отвечает: "Да у него рот поганый, не будет он из твоей кружки пить."
Пришлось расспросить словоохотливого малыша об их тюремных мытарствах, и, показалось мне, свет померк перед глазами. Этих детей тюремщики посадили к ворам и жуликам,
- 84 -уголовникам. Когда они узнали, что это дети "врагов народа", стали надругаться над ними, постоянно называя "вражинами". Били, когда им хотелось, играли на них в карты, насиловали, применяя самые циничные методы, унижающие человеческую личность. Читатель, вероятно, понял о чем идет речь. Однако второй мальчик оказался непокорней и занозистей, его тут же скрутили, разжали зубы ложкой и мочились прямо в рот... Заставляли сосать член...
В камере была мертвая тишина. Многие не скрывали слез, вспоминая, видимо, своих детей, внуков...На все, Господи, воля Твоя! Но за что же детям такие муки, за что?
У мальчика был жар. Я постучал в дверь, потребовав врача. В ответ охранник ответил: "Ничего, они живучие, а умрет - одним вражьим ублюдком будет меньше." Этот неслыханный цинизм буквально сдавил мое сердце, и от бессилия я зарыдал впервые в жизни. Рыдания душили меня. В отчаянии я подошел к параше, снял деревянную крышку и начал барабанить по железной двери. Арестанты окаменели. На шум сбежались, наверное, полтюрьмы охранников, Раскрылась дверь, появились тюремщики с наганами: " Всем на пол! Бунт? Всех расстреляем!"
Я спокойно объяснил, что бунта нет. Просто требуется врач, оказать помощь больному ребенку. Главный посмотрел на лежащего на полу мальчика и ответил: "Будет врач, чего шум поднял, дурень, хочешь статью заработать!?"
Через некоторое время явился врач. Осмотрел мальчика: переломов нет, кости целы, избит в самом деле сильно...Все пройдет, нужно только покормить и дать. отдых...Врач попытался дать ребенку какую-то таблетку, но тот не принял. Мальчик, видимо, все видел и слышал. Он позвал меня. Я сел к нему. Он взял мою ладонь и приложил к лицу. Я долго сидел рядом, не отнимая руки, а ребенок, обхватив обеими ручонками мою ладонь, забылся в тяжелом тюремном сне...Уже заполночь, но камера не спала. Второго мальчика тоже пригрели, убаюкали. Заключенные тихо переговаривались, вспоминая своих детей, изливали друг другу душу. Мой ребенок, его звали Петей, очнулся, потянул меня. Я понял его, прилег рядом. Он прижался ко мне и опять заснул. Утром жар у него спал, но он не хотел просыпаться, не открывал глаза, а все жался ко мне, словно хотел спрятаться.
- 85 -Бедный ребенок! После пережитого тюремного ужаса, быть может, впервые за последние дни ощутил людское тепло и ласку. Проснулся и второй мальчик - Коля. Трудно описать, что творилось в камере! Несчастные люди, измученные, потерявшие всякую надежду на радость, вдруг словно оттаяли. Их сумрачные лица разгладились, глаза засияли. В них засветилась ожившая любовь к детям, этим несчастным жертвам сталинского террора. Люди вдруг ожили - кто несет хлеб мальчикам, кто сахар. Каждому хотелось притронуться к детям, приласкать. Дети стали любимцами нашей камеры; истосковавшись по простым человеческим чувствам, люди сообща как бы усыновили их. Радостно было смотреть на своих духовно пробужденных сокамерников. Подали в окно завтрак. Главное - горячий чай, целый бак. У нас оказалась своя заварка - чай из ларька, вместо молока - шоколадный порошок. За все тюремные годы это был первый радостный завтрак. Послышался даже смех. О, Господи, много ли нужно человеку для счастья такого мимолетного.
Коля уплетал еду за обе щеки, а Петя поначалу дичился, но потом, видя, что никто им не брезгует, тоже начал пить чай с наслаждением. Может быть, это был их последний пир, что ждало детей впереди?..
- 86 -Мальчики рассказали нам о своей судьбе. Петя был единственным сыном инженера Баймакского медеплавильного завода, мать - учительница русского языка и литературы. Оба члены партии. Семья была дружной.
Сначала арестовали его мать. Петя не понимал, что это такое. Пришли двое, вызвали соседей - понятых и начали что-то искать, перевернув в доме все вверх дном. Петя только помнил, что мать плакала навзрыд и все повторяла: не виновата, это из-за портрета Сталина... Все произошло случайно, люди подтвердят... Отец успокаивал мать - это ошибка, они разберутся и освободят. Когда они растоптали Петины книги и игрушки, он кинулся с кулаками на них. Тогда один из тех двух схватил Петю за шиворот, и отец кинулся на него. Они швырнули отца на туалетный столик, разбив зеркало...
Разбитое зеркало - разбитая судьба человека, семьи, целой страны.
Отец ходил всюду, хлопотал за мать, но все бесполезно. Настал день, вернее ночь, и они пришли за ним. Пока шел обыск и опись вещей, он сидел, обняв сына, и слезы беззвучно текли из его глаз. Петя тоже плакал. На прощание отец сказал ему: "Ну, Петенька, наступили для нас тяжелые дни. Ты уже большой, помни - мы не виноваты, не враги своему народу. Держись, не падай духом, терпи и жди. Главное, будь человеком, борись..."
Отца увезли в "черном вороне", а сын вернулся в пустую разграбленную квартиру, хотелось плакать, но слез не было. В школе все сторонились его, называли сыном врага народа. Из пионеров исключили. Целыми днями и даже ночами он ходил около здания НКВД, просил пустить его к отцу или матери. И однажды из этого дома вышел человек с доброй улыбкой и повел мальчика за собой. Он обрадовался, что увидит родителей, но его затолкнули в машину, увезли в тюрьму и посадили в камеру к уголовникам.
Его вначале приняли за своего и отнеслись неплохо, но узнав, что он сын "врага народа", стали издеваться...
Судьба второго ребенка - Коли - весьма схожа с судьбой Пети. Родители его из рабочих, оба - члены партии. После ареста родителей он, так же, как Петя, прошел полосу отчуждения в школе, на улице, пока его не определили в детдом, где повторилось то же самое. Коля защищал себя сам
- 87 -Дрался, грубил, когда оскорбляли его воспитатели. Видимо директор позвонил в НКВД, и Колю тоже увезли в тюрьму, посадив в одну камеру с уголовниками, где уже был Петя...
В Челябинской пересыльной тюрьме мы прожили восемь дней. Дети на наших глазах окрепли, пищи с учетом наших запасов было достаточно. Петя спал рядом со мной, непременно обняв меня. Чувствовалось, что он мальчик интеллигентный и заласканный. Боже, думал я, как трудно будет ему дальше! Заключенные в камере собрали из своих лохмотьев кое-какую одежду, портянки. Нашлись даже портные, которые из общего тряпья сшили им нечто вроде теплых пальтишек.
В камере я им пересказывал приключенческие романы, которые читал раньше - "Трех мушкетеров", историю Робин Гуда, "Графа Монте Кристо", читал стихи Пушкина, Есенина, Лермонтова. Сокамерники ожили, были довольны, дети - тем более.
Интересно, думал я, вот два мальчика, совершенно разные в экстремальных условиях. Что тут влияет - воспитание или гены? Казалось, что воспитывались в равных условиях...А что же можно сказать об их бездушных соседях, друзьях, сослуживцах, учителях, детях в школах и детдомах! Как растлили их души до омерзения за эти годы господства идеологии люмпенов, что стало с их генами. Возможно ли восстановить их до изначального уровня нормальности? сколько десятилетий, а может, столетий потребуется на это?
И вот для всех началась полоса новых испытаний. Автомашиной под конвоем доставили нас на вокзал и погрузили в "столыпинские" вагоны. В отличие от товарных, скотных вагонов эти - вполне приличные, чистые, светлые, внутри разделены на отдельные купе с трехъярусными жесткими полками. Они закрыты сплошными, на всю длину вагона железными решетками, с отдельными дверьми на замках. По коридору, вдоль этих зарешеченных купе, ходят два конвоира с оружием.
Везли нас до Новосибирска двое суток. Оба ребенка были со мной в купе. Питались мы за счет имевшихся запасов хорошо, но не было воды. На вторые сутки они запросили пить. Я обратился к конвоирам, но в ответ мне было лишь суровое молчание. Им запрещено уставом разговаривать с
- 88 -арестантами. Их заклинали именами братьев, сыновей, отцов, матерей, но они были глухи к нашим мольбам.
В Новосибирске высадили, приказали сесть кругом на снег. "Кто встанет - считается за побег! - предупредил кто-то из охраны, имеющий право на общение с нами. - Конвой применяет оружие без предупреждения!"
Мы присели на корточки, многие из нас были полураздеты, в худых туфлях, уже давно без носков. Видим, дети начинают дрожать от холода, коченеют. Мороз! На улице конец февраля 1940 года. Решили так: принимаем детей на колени и так, передавая по кругу друг другу, греем их.
Наконец подали бортовые машины и нас повезли в пересыльную тюрьму. Детей сразу же отделили, дальше путь их лежал в отдельные лагеря для детей "врагов народа". Вынесли ли они физически и духовно те неслыханные нечеловеческие издевательства и насилие? - больше о них я ничего не знаю.
Несколько дней в Новосибирской тюрьме были невыносимо тягостны. Люди как-то сникли, ушли в себя. Одни сидели в раздумье, другие ходили из угла в угол, не находя себе места. Видел я и таких, которые, уткнувшись в край пальтеца, тихо, украдкой плакали.
По-моему, наша встреча с этими мальчиками и последовавшая за ней разлука, надломили многих, даже видавших виды. Новое потрясение, казалось, было выше наших сил. Словом, настроение было у всех скверное. Мы уже две недели не мылись, не ходили в баню или душ.
Вскоре заболел один из заключенных, за ним еще сразу двое, лежали голодные и есть не хотели. Вызвали врача, на этот раз он явился довольно быстро, осмотрел больных и всех троих велел забрать из камеры, сказали, что в санчасть. Это тоже подействовало на нас еще более удручающее. В общем, жили мы как бы в ожидании смерти. Тревога в наших душах нарастала - и в серьезности положения уже нельзя было сомневаться. Едва ли кто даже подозревал, какие испытания нас еще ожидают.
В сентябре 1937 года в газете «Правда» вышла программная статья «Счастливые дети сталинской эпохи», после которой окончательно закрепился знаменитый лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».
Такие открытки в сталинскую эпоху выпускались во множестве вариантов и в огромных количествах © Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ)
Эта фраза стала чем-то вроде официального слогана, растиражированного в сотнях тысяч плакатов, открыток, газетных заметок. Часто она появляется вместе с одной и той же фотографией – Сталин держит на руках счастливо улыбающуюся маленькую девочку, которая доверчиво его обнимает.
Иосиф Сталин и Геля Маркизова на приеме делегации Бурят-Монгольской АССР в Кремле © Из архива Музея истории ГУЛАГа
Девочка обаятельно улыбается, кадр кажется живым и динамичным, совершенно непостановочным.
Родители Гели, Ардан и Доминика Маркизовы, были приглашены на прием делегации от Бурят-Монгольской АССР в январе 1936 года. Гелю предполагалось оставить в гостинице, но она очень просила взять ее с собой.
Прием продолжался несколько часов: выступали колхозники, писатели, трактористы - а зал, в котором сидела Геля с родителями, слушал и аплодировал в положенных местах. Сталин сидел в президиуме.
Геля заранее заготовила два букета: для него и для наркома обороны Ворошилова. Наконец, она не выдержала ожидания, встала со своего места и смело пошла к президиуму. Сталин сидел к ней спиной, но девочку заметил Ворошилов (по другой версии, нарком земледелия СССР Яков Яковлев). Он похлопал Сталина и по плечу и прошептал ему на ухо: «К тебе пришли». Сталин обернулся, взял Гелю на руки и поставил на стол президиума.
Ворошилов объявил в микрофон, что девочка хочет сказать речь. Геле дали микрофон, в который она находчиво сказала: «Это вам привет от детей Бурят-Монголии». Зал разразился аплодисментами, а Геля обняла и поцеловала Сталина. Этот момент и был запечатлен на фотографии, ставшей идеальной визуализацией «счастливого детства сталинской эпохи».
«Мама купила мне новую матроску и дала туфельки, которые папа, конечно, забыл мне сменить. Я потом так и стояла в президиуме в валенках», вспоминала Геля много лет спустя. Потом фотографию отредактировали, заменив валенки на ботинки.
Изначально тот же снимок выглядел так. Справа – секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) Михей Ербанов. Кремль, 27 января 1936 года © Газета «Известия»
Но и на этом история снимка не заканчивается. Странным образом, за этой фотокарточкой стоит гораздо более правдивая история советского детства, чем хотелось бы официальной сталинской пропаганде.
Дети в лагерях
Начиная с 1920-х годов борьба с беспризорностью и детской преступностью возлагалась на карательные органы. А в 1935 году вышло постановление «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних». Теперь уголовная ответственность начиналась с двенадцатилетнего возраста «с применением всех мер наказания».
Видимо, отвечая на вопросы снизу, генпрокуратура вскоре выпустила совершенно секретное «Разъяснение прокурорам и председателям судов» за подписью . В нем буднично говорилось: «К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания (расстрел)».
С 1935 года в ГУЛАГ отправляются первые малолетние преступники. Подростки с 12 до 16 лет отправлялись в колонии для несовершеннолетних, а с 16 лет этапировали в лагеря, в зоны «малолеток». Судьба, которая их ждала, была подчас тяжелее судьбы взрослых лагерников. Мы очень мало знаем о дальнейшей судьбе этих детей: единицам удалось вырваться из этой системы и вернуться к нормальной жизни. Независимо от происхождения, те из них, кто дожил до взрослого возраста, почти всегда становились уголовниками.
Однако это было только начало.
«Будут осуждены семьи расстрелянных троцкистов и правых»
Вскоре начинается период самых масштабных репрессий в истории СССР. Сразу же после его начала было принято решение репрессировать членов семей наиболее опасных политических заключенных, осужденных за контрреволюцию и измену родине по ст. 58 УК РСФСР (по ней проходило подавляющее большинство «политических»). Так в лагеря попадают люди, виновные только в неудачном родстве.
Родителей Леонида Муравника расстреляли, когда ему было девять. Он попал в спецприемник, где провел несколько недель, о которых оставил воспоминания: «Ночью подняли нас человек 15, строится. Мы построились, нас запихнули в машину, на которой было написано "Субпродукты". Запихнули в эту машину, и мы поехали на вокзал. Когда нас везли, одна девочка сказала: "Куда нас везут, убивать?"».
На самом деле, детей развозили по детским домам на окраины СССР. Однако если ребенку «врагов народа» было больше 12 лет и он высказывал «антисоветские взгляды» (например, в разговоре со следователем защищал отца), его судили по ст. 58 УК РСФСР и отправляли в трудовую колонию для несовершеннолетних.
Хорошо задокументирована история мальчика , сына командарма Ионы Якира – одного из самых известных полководцев Гражданской войны. Иона Якир был обвинен по сфабрикованному делу «антисоветской троцкистской военной организации» и расстрелян в 1937 году. Четырнадцатилетний Петр и его мать арестованы как «члены семьи изменника родины». Петр проведет в лагерях всю молодость и освободится только в 1953 году.
Иона Якир с сыном Петром. 1930 год © Фото из книги: А.М. Ларина-Бухарина. «Незабываемое». М., 2002 год
За письменным столом сидел крупный человек с перебитым носом в форме НКВД, с отличиями комиссара 2-го ранга (как потом выяснилось, это был заместитель Ежова - [...] Фриновский, один из самых страшных палачей-истязателей НКВД того времени).
- Долго ли тебя ждать? - спросил он. - Ну, а теперь говори, где у вас хранится валюта.
- Во-первых, я не понимаю, что здесь происходит, а во-вторых, я не имею представления ни о какой валюте.
Он быстро встал из-за стола, подошел ко мне и ударил по голове, видимо, не рукой, а чем-то еще, так как удар был сильный. Я упал.
- Щенок! - сказал он. - Уведите его.
Петр Якир, описание ареста, «Детство в тюрьме»
Подобно всем остальным ближайшим сотрудникам Ежова, он сам был приговорен к смертной казни в 1940 году. Тогда же был был расстрелян его восемнадцатилетний сын Олег, ученик десятого класса.
Когда приезжал «черный воронок», вместе с родителями из домов и квартир выводили детей. Ребята попадали в спецприемники, а оттуда — в спецлагеря для детей врагов народа или в обычные детские дома. Рождались младенцы и прямо в лагерях ГУЛАГа. Что помнят эти люди? Как сложились их судьбы? TUT.BY поговорил с тремя людьми, которые видели репрессии детскими глазами.
Досье № 1. «Я помню ночь, когда за нашей семьей приехал «черный ворон»
Янина Маргелова, 84 года. Янине было 4 года, а ее сестре Нонне — 6 лет, когда родителей девочек репрессировали.
Отец: Степан Маргелов, в Минске возглавлял секцию географии Института экономики Академии наук БССР. Арестован 23 января 1937 года. Осужден 28 октября 1937 года как член антисоветской террористической шпионской вредительской организации. Расстрелян 29 октября 1937 года. Реабилитирован в 1957 году.
Мать: Серафима Гомонова-Маргелова, в Минске работала лаборантом на дрожжевом заводе «Красная заря». Арестована 28 ноября 1937 года как жена изменника родины. Приговорена к 8 годам исправительно-трудовых лагерей (Казахстан, Акмолинское отделение Карагандинского лагеря). Реабилитирована в 1956 году.
Как забирали семью
— Я помню ночь, когда за мамой и за мной с сестрой приехал «черный ворон». Это было в конце ноября 1937 года. В квартире такой ералаш был (закрывает глаза, припоминая): все перекручивали, искали сами не знали что. А я у энкавэдиста сидела на руках — тогда от злости что-то сломала на козырьке его фуражки. Мне было только 4 года, но я уже понимала, что дома что-то страшное происходит.
Отца арестовали намного раньше, 23 января. В тот день была сессия Академии наук, после обеда планировался его доклад. Какой-то невысокий человек поманил его пальцем из-за двери. Отец вышел из зала — и как в воду канул. Мать его искала — не находила. Потом одна боевая племянница помогла узнать, что он арестован. Отец писал, но письма были совсем на него не похожи. Он сидел в тюрьме 9 месяцев, все это время шли допросы, на него давили! Однажды пришло письмо, что надо приготовить вещи, что его будут куда-то переводить. Через много лет мы узнали, что отца на следующий день расстреляли.
Он был умным человеком, образованным. Составил атлас Беларуси, руководил группой по экономической географии для вузов, на белорусском языке. За эту книгу он не успел получить деньги.
Серафима и Степан Маргелов, 30-е годы, Минск. Они жили в квартире, которая существует до сих пор. Теперь это дом № 13 по улице Академической, тогда адрес был такой: Борисовский тракт, дом № 54а. Именно отсюда забирали Серафиму и дочек в ноябре 1937 года. О судьбе Степана семья узнала только через много лет. Сначала им дали справку, что он умер от туберкулеза, куда позже пришла правда про расстрел
За нами пришли после ноябрьских праздников. Когда нас вывели из квартиры, видно, я была так потрясена, что потеряла память. Не помню ни дорогу, ни спецприемник.
Как детей отправили в спецлагерь
— Нас с Нонной увезли на Украину. Только в разные места распределили — ей же скоро в школу надо было. Я жила в детском доме «Зеленый Гай». Воспитательница у меня была хорошая, хлопотала, чтобы нас с Нонночкой соединили. За год или два до войны энкавэдист привез меня в тот спецлагерь для детей врагов народа, где жила сестра, — это был Шполянский район, деревня Дарьевка, Черкасская область. Наш лагерь был в бывшем панском доме. Чем он отличался от обычного детского дома? Мы были в лесу, в полной изоляции, общались только с воспитателями. Они, к слову, относились к нам хорошо.
Это, наверное, последняя фотография нашего еще мирного житья в Минске.
Нонна и Янина Маргеловы в Минске, родители еще на свободе. Фотографии из Минска до репрессий сохранили родственники, отдали их Маргеловым после того, как те вернулись в Беларусь
Мне на день рождения родители подарили этого медвежонка, а Нонне — куклу. Когда мы расставались, мы поменялись. Сообразили, что мишка очень большой, а кукла поменьше, мне будет удобнее ее таскать. Когда я приехала в тот лагерь, где была Нонночка, то оказалось, что сестра отдала мишку девчонке, ее называли Степанида-Царица. Знаете, в коллективе детей всегда найдется тот, кто себя поставит выше других, как в уголовном мире. Нонночка была спокойная, тихая, а я своего мишку забрала у Степаниды. Да, я такая была (смеется).
Эвакуация. О жизни в детском доме
— Началась война. Нас поздно эвакуировали. По ночам мы уже различали гул немецких самолетов, хватали одеяло, подушку и бежали прятаться в лес.
Эвакуация… Мы долго шли пешком, питались совсем плохо. Наткнулись на поле со вкусным зеленым горошком! И там все напаслись, наелись — и мы, и воспитатели. Потом все ушли, а на поле остались только мы с подружкой. Так вышло. Так я снова рассталась с сестрой. Какая-то женщина нас потом отвела в детский дом в Черкассах, куда свозили беспризорников. И я уже с ним прошла всю войну, эвакуацию, потом окончила ремесленное училище.
Уже работала и потом только получила письмо от матери — она меня искала. Сестра не теряла связи с мамой вообще. Они писали друг другу письма.
Письма Нонны маме, в лагерь. Тут — поздравление с Новым годом. На рисунке — ангел. Дочка пишет: «Здравствуй, моя дорогая мамочка. Целую тебя крепко 9000 раз. В первых строчках своего письма я тебе пишу, что я жива и здорова, а тебе еще лучшего желаю. Мамочка, может быть, ты знаешь что-нибудь про Яниночку. Если знаешь, где она, напиши мне»
«Мамочка, напиши, сколько лет сейчас папочке и надеешься ли ты его увидеть. Наверное, никогда уже не увидим его. Как хочется жить вместе, как раньше, хоть плохо, но вместе»
В этом письме Нонна поздравляет маму с Первомаем. Апрель 1943 года, Нонне около 12 лет: «Сегодня мы не работаем, а готовимся ко дню 1 мая. К 1 мая нам дадут обмундирование. Мамочка, питание у меня хорошее, почти каждый день ем яйца и молоко. В одежде пока не нуждаюсь. Но с обувью трудно. В октябре мне выдали ботинки, но они уже рвутся, и мне не в чем будет ходить на работу»
«Эх ты, птичка да канарейка, да научи меня летать, и не далеко, да не далеко, чтоб только мамочку видать», — тоже письмо маме
Нас эвакуировали в Узбекистан. Очень страшная была жизнь. Сутками ходили по горам, ловили черепах. Притворялась пару раз, что больная, — в изоляторе чуть больше давали покушать.
Сейчас я верю в Бога. Но не потому что уверовала, как неграмотные бабушки, которым скажи, а они во все верят. Просто понимаю, что везде Божья рука была надо мною. Помню, как воспитательницы к нам приходили по ночам, утешали: «Ничего, дети, вот кончится война — и всего будет много-много». А мы в один голос: «И хлеба?».
Нонна и Янина Маргеловы в форме во время жизни в спецлагере для детей врагов народа
Так хлеба хотелось! И чтобы не просто почувствовать его вкус, а немного больше поесть. И сообразили вот что: например, сегодня ты мне отдаешь свою порцию хлеба, и ты, и ты. И у меня собирается три или четыре порции хлеба, так что я уже могу наесться! А завтра точно так же мы отдаем свой хлеб кому-то другому. Эти собранные пайки хлеба мы съедали или на улице, или под одеялом, чтобы никто не видел. Не потому, что отберут, а чтобы не дразнить того, кому тоже хочется есть.
Когда мы жили в самом последнем месте в эвакуации — там люди уже немножко лучше жили. Местные нам иногда давали карточку, чтобы мы по ней хлеб для них получали. Понимаете, какое доверие было к детям? И мы очень любили, чтобы на этой пайке хлеба был «довесочек». Было соображение: принесешь все — и люди довесочек тебе обязательно отдадут.
О том, куда исчезли 20 лет
— Когда получила от мамы письмо, я уже работала в Черновцах, на фабрике. Маму уже освободили, она работала около Ташкента, в совхозе зоотехником. Я к ней ехала и переживала: как я ее узнаю? Она меня вышла встретить, и я как-то сразу почувствовала, что это не подлог, что это она. Бывают такие жизненные моменты, которые не опишешь.
Янина сохранила мамино одеяло — из лагеря
После смерти Сталина мы долго еще были с волчьими билетами. Вернуться в Минск нам разрешили только в 1958 году. Я думаю: все говорят про узников нацизма, а про советских узников молчат. А ведь они работали на Германию всего несколько лет, а моя мама не могла вернуться домой 20 лет!
Досье № 2. «Накануне 6-го класса пришла мысль: а за что вообще посадили моих родителей?»
Владимир Романовский, а за его спиной на одной из картин — его мама Валентина Доброва, репрессированная в сталинское время. Название работы — «Поющая бабушка». Картину написал внук
Владимир Романовский , 76 лет. Родился в исправительном трудовом лагере на Колыме, с начала 1960-х живет в Минске.
Мать: Валентина Доброва. Украинка, работала на Дальнем Востоке после педучилища. Арестована в январе 1938 года — девушке тогда было меньше 19 лет. Осудили по «политической» ст. 58 (Контрреволюционная деятельность) на 7 лет ИТЛ. Находилась в одном из северо-восточных исправительных лагерей. Реабилитирована в 1957-м.
Отец: Иван Романовский. Родился в Волгоградской области, окончил техникум в Волгограде, был арестован в мае 1937 года. Осужден по той же 58-й на 3 года исправительно-трудовых лагерей. Реабилитирован в 1957-м.
Первые воспоминания. Детство в телятнике
— Когда я родился, отец мой уже был на свободе, но был поражен в правах. Так было практически у всех: из лагерных бараков ты ушел, но дальше никуда уехать не можешь. Отец стал жить в Талоне — поселке, построенном для лагерных.
Мама была в лагере до сорок пятого, а я родился в 41-м. В Талоне был детский дом, мне грозило туда попасть, но я оказался на попечении тети Лизы Гаврильчук. Она тоже отсидела срок в ГУЛАГе, но не думала возвращаться: потеряла всех сыновей, мужа, все хозяйство. Вот она меня и выхаживала до освобождения мамы.
Этому носочку примерно 74 года. Валентина Доброва связала его в лагере для сына Володи
Тетя Лиза жила и работала в телятнике. Помню: стоят коровы стельные, печь, чаны громадные, в них варится что-то. Спал на этой печке, рядом с чанами. Позже я бегал по телятнику и смотрел, когда корова начинала рожать — прибегал и сообщал: «Тетя Лида, ножки показались!». Ни мамы, ни отца в тот момент еще в моей жизни не было. Но помню: я на скотном дворе сижу, на меня идет корова, я в жутком страхе — и вдруг вижу, как от ворот ко мне бежит мама.
Как родители попали в ГУЛАГ
— Мама окончила педучилище на Украине, еще и пела, самодеятельностью занималась. Хотела продолжать учебу, но директор уговорил поехать по разнарядке на Дальний Восток. Летом 37-го приехала, а в январе 38-го ее уже судили. Был человек, который на Сахалине сначала ей помогал, потом пьяный стал приставать. А у мамы крутой характер! Когда он утихомирился, мама возьми да скажи: «А вот теперь иди и пиши на меня». Он пошел и написал. Мама рассказывала, что все не верила, что посадят, думала: разберутся же! Ну какой она враг народа, какой агент?
Отец мог получить диплом техника по холодной обработке металлов в Волгограде. Уже писал диплом и — на тебе — комсомольское собрание, посвященное успехам коллективизации. А он как раз получил письмо с родного хутора, что плохи дела, что от голода кто-то умер. И говорит: «Вот вы рассказываете, что все хорошо, а у меня письмо про то, что очень плохо. В чем дело?». Позже второй раз выступил — через час пришли трое в общежитие и его забрали. Отправили на Колыму на прииски: работа тяжелая, заболел цингой и другими страшными болезнями, нога гнила на ходу. Тем не менее его направили в Магадан, где его спас фельдшер. Заставлял приседать через боль, делать упражнения, чтобы раны очищались от гноя.
Володя Романовский с родителями
Потом благодаря счастливому случаю его забрали в Талон, как раз туда, где был женский лагерь и где работала мама. В совхозе нужны были и мужские руки. Там и познакомились они. Маму уговаривали: Валька, тебе уже 22 года. Тогда были там распространены женитьбы такие, «комсомольские свадьбы».
Дети, которые родились в лагерях, не очень хотят рассказывать свои истории. Я понимаю почему. Читал про отношения лагерниц с надзирателями. Они сводились к фразе: «Давай пайку и делай ляльку». Из-за темного происхождения многие и предпочитают молчать. Но я уверен в своих родителях, поэтому не молчу.
Про беглецов, заключенных и книжки на чердаке
— Какая была у нас жизнь после лагеря? Длинный дом на две квартиры. Отец вырыл землянку, раздобыл корову. Он добывал мясо — ходил на охоту.
Осенью родители ехали на берег Охотского моря, оттуда — на катер и везли продавать картошку в Магадан. Мама оттуда мешками привозила книги, у нас вся стенка была ими заставлена. Я забирался летом на чердак и читал, читал.
Как-то мы, дети, увидели, как бревно какое-то плывет по реке Тауй, а на нем человек. Он пригнулся, озирался. Беглец! Это была отдельная беда — встретиться с беглецом. Однако я очень сомневаюсь, что кто-то мог сбежать с Колымы, природа там очень суровая — зимой замерзнешь, летом не пройдешь. Если только не пароходом через Магадан — но как?
Володя Романовский на фоне бараков в поселке Талон
Еще: когда мне было лет пять, мы с пацанами бегали возле лагеря — он был в километре от поселка. Вдруг видим: стоят заключенные в две шеренги и два конвоира ведут человека. А он уже никакой, в крови. Его посреди ворот положили и стали бить прикладами. Мы, конечно, разбежались. Я в соплях домой, мама тоже плачет.
В 45-м году у нас появились пленные немцы. Вышел как-то на улицу гулять. Зима. Идет чучело громадное! Завернуто в одеяло, на ногах что-то накручено, ужасный такой, мимо прошел.
Но вообще я стал соображать, что мы несвободные, только накануне 6-го класса. Помню, в школу меня привезли рано. Конец августа, заморозки, в интернате еще почти никого. Я пошел на берег моря по лесу, ягоды вкусные: брусника, морошка. Потом вдруг мысль: а за что вообще посадили моих родителей? Я же видел, что они уже пользуются громадным уважением в поселке. Знал, что они достойные люди. Но тогда за что?
Мама была очень активная — думаю, это и ее талант нам и помогали там выжить. Она вечно самодеятельность организовывала, спектакли ставила, Чехова читала. Очень решительная была. Она сыграла в моей жизни большую роль. Отбивала у меня самонадеянность. После 4-го класса уже с родителями практически не жил. В Талоне была только четырехлетка, а у родителей еще было поражение прав. Меня за 50 километров от них отправили учиться в Тауйск. После 5-го класса приезжаю, говорю: мама, я уже географию знаю! Она: а где находится Баб-эль-Мандебский пролив? (смеется). Ну вот, когда найдешь — придешь хвастаться.
Мамину сумочку взрослый сын бережно хранит
Мой сын успел взять у нее интервью. Он приехал и два часа с лишним с ней говорил. И я сам у себя рву волосы на голове, что сам так обстоятельно с ней не поговорил. Работа, работа, все «когда-нибудь» (смахивает слезу)… Старый я совсем стал, что-то расклеился…
Про то, как добирался к родителям на лыжах
После моего пятого класса родители смогли поселиться ближе ко мне, в Балаганово. Стало веселей. В субботу прибегаешь с занятий, хватаешь лыжи — и 18 километров домой бежишь. Прибегаешь вечером, дома мама, папа — отмоют, накормят! В воскресенье назад 18 километров. Дороги не было, только лыжня, по берегу Охотского моря чешешь.
Было пару раз, когда крепко влипал. На море погода может быстро меняться. Однажды бежал по тропочке и сломал лыжи — налетел на что-то. И вот в охапку остатки — и километра три пришлось почти по колено в снегу пробираться. Отец, глядь на меня, замерзшего, — стопку наливает.
Вообще в интернате тоже были свои законы. Подшучивали жестко, но жаловаться было не положено. Тебе могли «сделать балалайку» или «сделать велосипед». Ты спишь, а между пальцев вставляют бумажки и поджигают. Просыпаешься, трясешь руками или ногами — не понимаешь, что к чему. Ожоги, волдыри… Школа мужества.
Уже с 8-го класса из школы ушли детдомовские, были только ребята с побережья. Учительский состав изменился, стало интереснее учиться. Я пришел в интернат когда-то с кликухой «маменькин сынок», потому что мама меня туда привезла. А в старших классах уже была кликуха Лобачевский — у меня появились успехи в математике.
Про то, как «заодно» плакали по Сталину
Помню, как встретили смерть Сталина в 1953 году. Уже спать ложились и вдруг — всем в школу срочно! Коридор школьный, портрет Сталина, свечки горели, почему-то не было электричества. Директор, бывший фронтовик, что-то говорит. Море народу. Все плачут. Нам тоже надо, значит, плакать — и мы плачем.
Справка НКВД о том, что Валентина Доброва отбывала наказание в Севлаге — 7 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах
После смерти Сталина родители подали документы на реабилитацию. Я поступил в Магадан, в политех, а потом попал в Минск, в радиотехнический.
Потом уже, через много лет, мама сказала, что Сталина не любила, а Ленина обожала. Говорила: «Хорошо бы построить коммунизм, только некому этому научить».
Досье № 3. «Як будуць забіраць цябе, не распісвайся, ды бяры з сабой куфайку і шапку»
Зинаида Тарасевич, 80 лет. Родилась в спецпоселке для раскулаченных в Архангельской области. С 1934 года эти поселки входили в систему ГУЛАГа.
Мать: Татьяна Зенчик. Крестьянка, жила в застенке Чижовка Минского района. Арестована в ночь с 3 на 4 марта 1930 года. Выслана в «административном порядке» в Архангельскую область, в спецпоселение для раскулаченных. Вместе с ней были репрессированы братья, сестры, мать, племянница — вся семья из 11 человек. Реабилитирована в 1991 году.
Отец: Антон Тарасевич. Крестьянин, жил в деревне Ваниковщина, Узденский район, с мамой и братьями. Семью из четырех человек арестовали в ночь с 4 на 5 марта 1930 года. Выслали в «административном порядке» в Архангельскую область, в спецпоселок для раскулаченных. Еще двоих Тарасевичей тоже забрали в ГУЛАГ, отдельно от семьи. Реабилитирован в 1991 году.
Як маці падбірала імя, «якое б выжыла»
— Калі я нарадзілася, маці доўга думала, якое імя мне даць. Перабірала ўсе імёны, што знала, што ў сям"і былі: Тані, Марыі, Наталлі… усе загінулі. А ёй нада такое імя, каб яно выжыла. Думала месяц, болей. Потым казала: «Як гэта мне мазгі прыдумалі, што ёсць жа імя Зіна! У нас Зін раней не было. Зіначка, можа, табе і не нравіцца гэта імя, но я другога даць не магла, каб ты не паўтарыла іх лёс».
Чаму я з’явілася на свет? Маці была ў лагеры, бацька таксама. І маці сказала яму: знаеш, нада нам нарадзіць дзіцёнка. Бацька кажа: «Дурань ты, што ж мы натворым? Як гэта дзіцё будзе жыць?». Але маці прыстала: «Нада нарадзіць. Мы загінем, калі не будзе дзіця — ніхто і знаць не будзе, што тут з намі стала, з нашымі роднымі. Дзіця вырасце і раскажа». І вось так я: пад ёлкай нарабілася, пад ёлкай нарадзілася. Васьмімесячная была, пра мяне казалі: «Ну, можа, да вечара і дажыве». Але во, жывая. І праўда расказваю, як яны жылі.
Як камсамольцы прызналі бабулю «чуждым элементам»
— У бабулі было 12 дзяцей, двое памёрлі ад недагляду. І вось наступіў 1930 год — уночы ўрываюцца ў хату камсамольцы, чалавек 30 з навакольных вёсак. Паднялі дзяцей, старэйшы камсамолец загадвае бабулі: «Распішыся, што ты дабравольна едзеш на высылку». А бабуля: «Куды ж вы забіраеце мяне, кажуць, нейкія калхозы робяць?». «А ты чужды элемент у калхозе». Бабуля мая неадукаваная, «чужды элемент» — гэта для яе кітайская грамата. А ён хватае за горла: распішыся. Ну бабуля крыжык паставіла. Забралі ўсіх, хто ў хаце быў: бабулю, восем дзяцей, нявестку, унучку малую.
Зинаида Тарасевич показывает свое свидетельство о рождении. Она получила его только в 1945 году, несмотря на то что родилась в 1937-м. В нем нет печатей, зато есть подпись коменданта лагеря, в котором работали ее репрессированные родители
Усё жыццё потым маці мая баялася, што і я, і маё дзіця таксама можам так пакутваць, як родныя, што зноў пачнецца. Казала: «Як будуць забіраць цябе, ні за што не распісвайся. Хай лепш цябе зарэжуць, заб’юць, але каб нікуда не папала з Беларусі. Калі ж забяруць без роспісу — глядзі, каб была куфайка і шапка з сабой. Мёрзлі ў ссылцы крэпка: адмарожаныя ногі былі ў яе, і ў бацькі.
Цэрквы ды баракі. Куды адвозілі раскулачаных
— Маці ўспамінала: з сабой нічога не дазволілі ўзяць. У яе на шафе стаялі баціначкі новыя — зарабіла, калі ў Мінску праводзілі трамвайную лінію, пясок цягала. Завезлі ўсіх у турму на Валадарскага, а з раніцы на вакзал. А там на вагоны-цялятнікі - і да горада Котлас, а патом да Вялікага Усцюга, і там размясцілі людзей у цэрквах. Маці налічыла ў тым горадзе 32 царквы! У цэрквах было поўна людзей: дзе нары ў чатыры паверхі, а дзе ў два. Бабуля прасілася на нары ўнізу, бо дзеці малыя. На вуліцы мароз 27 градусаў, цэрквы не атапліваліся. На падлозе для ацяплення накідалі конскі навоз. Мясцовым забаранялася гэтым людзям ваду даваць. Вязні зрабілі проламку ў рацэ. Прывязалі да бутэлькі матузок і так толькі можна было дастаць. Маці мая была маладая, спускалася па ваду, а берагі - крутыя. А бабуля малілася на беразе, каб хаця дачка жывой вярнулася.
Хутка пачалі паміраць, асабліва дзеці. Але нашым не дазвалялі хаваць родных на мясцовых могілках. Бабуліну ўнучку, калі памёрла, апускалі без гроба ў канаву…
Давалі людям нейкую баланду — смяртэльны паёк, як маці мая называла. Дзіву даешся: навошта іх там столькі трымалі: і вясну, і лета, і восень? Глыбокай восенню зноў пачаліся халады. Хто застаўся жывы — пагрузілі на баржы. І завезлі па рацэ, па прытоках, ад Верхняй Тоймы яшчэ ў дрымучы лес амаль на 100 кіламетраў.
Там выкінулі, загадалі: будуйце баракі. Як маці працавала? Карчавала лес, піліла дрэвы, строіла баракі. Голад быў, мор. Баракі збілі, без фундамента, але ж і могілкі пашырыліся крэпка. Потым маладзейшых, мужчын і жанчын, забралі і павялі ў лагер. А ў бараках засталіся старыя ды дзеці, хто быў яшчэ жывы.
Усе бабуліны дзеці разышліся па розных лесабазах, ніхто не ведаў, калі і дзе браты ды сёстры памёрлі.
Кармілі як? Давалі ў дзень 400 грамаў хлеба, калі вырабіш усю норму. Не вырабіш — не атрымаеш хлеба, а значыць — смерць.
Маці мая жыла ў бараку ў лагеры, а з ёй у будынку — 80 чалавек. Іх хватала, бывала, курыная слепата. Кажа: вечарам вяртаемся з работы, дык нічога не бачам, адзін другога трымаем за шмаццё. Ці дзясятнік вяроўку нацягне і вядзе іх так у барак. І такі сум, жах ахватвае людзей. Але знойдзецца ў кампаніі такі чалавек, які падніме настрой. Такая была Маруся Ліпніха: смяшыла.
Пра цацкі дзяцей «кулакоў»
— На гэтых фотаздымках мне год і тры месяцы — я яшчэ не стаяла сама, бо была рахіцік. Там, дзе я стаю адна, маці з-пад шторкі падтрымлівае мяне за адзежу.
Ужо перад самай вайной маці ў бараку не магла ўжо дыхаць, а я была ў такіх струп’ях, што не магла сядзець. Маці бачыла, што я мучаюся, гіну. Тады яна мяне на свой рыск схваціла ў мяшок. Сіл не было на руках цягнуць, дык проста прарэзала ў мяшку дзірку, каб я дыхала і неяк усадзіла мяне туды. І са мной джгала на пасёлак, туды, дзе засталіся тыя першыя баракі. Там было прасторна. Маці печку пратапіла і думала, што яе арыштуюць, што той лесапавал пакінула. Але нейкае было зацішша перад вайной, камендатуру забралі на фронт, дык ніхто яе не чапаў. Але ж і майго бацьку ў 1942 годзе на вайну забралі.
На тых лесабазах было, што дзеці паміралі. Калі жанчын пераганялі на другое месца — снег аж пад пахі, холадна, дык яны ўкутаюць дзіця — дык некаторае плача-плача і задушыцца на смерць… Потым маці мая папрасілася, каб яе ўзялі працаваць санітаркай у так называемую бальніцу. Трохі павага ўжо была нейкая да яе, мужык жа яе быў на вайне. А ў той бальніцы адно лекарства было: адпачываць і атрымаць талерку баланды. І мяне там падкармлівалі.
Так хацелася мне куклу, бо не было ж ніякіх цацак. Прасіла: «Мама, зрабі мне куклу!». «З чаго?». «З пяску зрабі». Тады маці паглядзела, нешта ўсміхнулася, ўзяла нейкі матузок, перавязала некалькі разоў: «Во табе кукла!». Я так ужо яе берагла!
Пра тое, як вярталіся ў Беларусь
— Вайна кончылася, і бацька мой вярнуўся інвалідам, без рукі, адразу ў Мінск — з прабітым лёгкім, бок парваны быў. Ён разумеў, што кожны наш дзень там, далёка, — барацьба за жыццё. І бацька пачаў думаць, як нас забраць. І ў сорак пятым годзе нам з мамай даслалі «вызов», дазволілі выязджаць.
Людзі з лагера рынуліся да мамы: «Ты ж паедзь да нашых родных, раскажы, дзе мы». Памятаю, прыходзіла Мецяжыха. Перад высылкай яна пакінула тут сястры свайго сына. Прасіла даведацца пра яго. Мама яго знайшла, шукала з год пэўна, працаваў на заводзе. Калі мы вярнуліся, мама мяне з сабой па ўсіх гэтых сем’ях, па родных тых «кулакоў» вадзіла. Распавядала пра лёс тых, каго выслалі. А мне казала: «Слухай, гэта нада ведаць».
Семья Зенчик (по линии мамы Зинаиды Тарасевич) жила в этом доме. Выглядел, конечно, он по-другому, но существует до сих пор. Его теперешний адрес — улица Кольцевая, дом № 3, деревня Чиживка, Папернянский сельский совет Минского района. Зинаида Антоновна говорит: в доме сейчас никто не живет.
Ехалі мы 16 дзён! Памятаю, маці ляжыць на паліцах у цягніку, спіць і спіць — такая была змучаная. І спіць пакуль не cшэрхне цела (не анямее, значыць). Прачыналася ад болю і не магла зразумець, дзе знаходзіцца. Потым казала: «А, Беларусь мая, Беларусь!». І так некалькі разоў было. Маці радавалася, думала, што вернецца ў сваю хату, на цёплую бацькоўскую печ.
Але хату забралі. Хату не аддаюць і па сённяшні дзень. Тады не аддавалі, бо там зрабілі школу, потом не аддавалі, бо там настаўніца жыла. І сёння не аддаюць, хаця пустая стаіць. Як памірала, маці прасіла, каб я «забрала хату ў бандзітаў».
Вельмі мала было напісана пра высланых людзей. Гэтыя людзі самі не маглі пра сябе напісаць, бо неадукаваныя былі. Во, я тут напісала ў сшытачку тое, што чула ад маці і што сама бачыла. Але ж астатнія і напісаць не могуць.
В начале 1990-х Зинаида Тарасевич подавала документы в Комиссию по реабилитации жертв политических репрессий и получила справки о реабилитации. 11 членов семьи по маминой стороне и 5 — по отцовской
Яшчэ мая работа была — усіх рэабілітаваць. Я гэта зрабіла, у пачатку 90-х. Помнікі паставіла загінуўшым продкам. Што яшчэ я магу?
Пра савецкіх дзяцей з другой планеты
— Прыехала ў Мінск я, дзіцё ж: восем з паловай гадоў. А тут чысціня, красата. Я не разумела, на якім свеце нахаджуся.
Быў празнік Кастрычніцкай рэвалюцыі, утрэнік. Паднімаюся ў новай школе па лесніцы, а мне насустрач збягае дзяўчынка. Я не бачыла ніколі такіх: пухленькая сама, у карычневай сукенцы, з белым варатнічком, белым шаўковым пярэднікам. Белыя банты бальшыя! Ай, думаю: што гэта за з’ява?
Бацьку майму далі, як інваліду вайны, запрашэнне ў Тэатр оперы і балета на ёлку. Як жа я прышла туда — ай! Куды я ваабшчэ папала? Люстра вісіць, свету — поўна! Потым былі ступенькі мармуровыя, задрала галаву і хаджу. Я была як з другой планеты.
Маці, было, як устане — ходзіць медленна, усё ў яе баліць, праклінае Сталіна. Бо думае, што з-за яго з ёй так.
А потым, кагда я паступіла ў інсцітут, я, канешна, не Сталіна пашла чытаць, а Леніна. Калі ўсе беглі па сваіх занятках, дахаты, я ішла ў бібліятэку, шукала-шукала. І знайшла: павесіць, расстраляць… Усё выпісала, прынесла маці, патом прыхаджу і кажу: «Не таго ты клянеш. Нада пачынаць раней».
Маці памерла ў 75, хворая ўжо была зусім. Кажуць, у людзей мазалі на нагах, а ў яе былі на плячах.
С 1937 года, на который пришелся пик советских политических репрессий, прошло 80 лет. Отталкиваясь от этой даты, мы предлагаем вспомнить репрессированных в разные годы жителей Беларуси.
Информации о пострадавших мало, архивы закрыты или труднодоступны, во многих семьях о репрессированных предках тоже по привычке молчат. Часто неизвестно, где похоронены расстрелянные и как сложилась судьба тех, кто побывал в лагерях. Призываем говорить об этих людях, открывать архивы, чтобы сохранить самое ценное — память.
Патриотическое воспитание молодёжи приобрело очень интересные формы: благотворительный фонд «Содействие беспризорникам» на днях устроил для детей веселую игру «Убей врага народа», в рамках которой ребятам раздали пневматические ружья и предложили расстрелять распечатанные изображения американского генерал-лейтенанта Роберта Скейлза.
Этот человек известен в России тем, что в марте 2015 года, выступая на телевидении, призвал убивать в Донбассе русских. «На Украине уже все решено. Единственное, как США могут как-то оказать влияние на ситуацию в регионе и переломить ее ход, это начать убивать русских. Убивать так много русских, что даже российские СМИ не смогли бы скрыть тот факт, что русские возвращаются на родину в гробах», - сказал он в эфире Fox News. После такого заявления Следственный комитет завёл в отношении Скейлза уголовное дело по ст. 354 УК РФ (публичные призывы к развязыванию агрессивной войны, совершенные с использованием СМИ).
Спора нет, персонаж одиозный, сукин сын, вполне годный на то, чтобы назвать его врагом русского народа. Только вот он ли является преградой уральской молодёжи на пути к счастливому будущему? В Свердловской области в этой сфере, мягко говоря, хватает проблем. Этот регион, например, не первый год находится на первом месте в России по уровню распространенности ВИЧ-инфекции. На сто тысяч населения там приходится более 1700 инфицированных. Кроме того, с 2016 по 2017 год в области в два раза выросла смертность от передозировки наркотиками, а всего число наркоманов на Урале за этот период выросло в 1,7 раза.
О том, как региональные власти относятся к будущему страны, всё стало понятно после нашумевшего выступления директор регионального департамента молодёжной политики Ольги Глацких, согласно которой государство молодёжи «ничего не должно, а должны родители, государство не просило родителей рожать».
Конечно, хотелось бы верить, что молодые уральцы, безжалостно расстреляв фотопортрет пожилого американского генерала, обретут такую сознательность, что никогда не станут принимать наркотики, а вырастут исключительно здоровыми ребятами и будут приумножать славу страны в науке и спорте. Но есть подозрение, что при такой «продуманной» и «эффективной» политике региональных властей в отчетах Кремлю из положительных новостей будет только растущее число расстрелянных «врагов народа».
"Мы хотим, чтобы дети выросли защитниками и у них было восприятие, что родина - это родина, а если враг наступает - нужно отвечать адекватно", - сказал глава «Содействие беспризорникам» Ашурбек Манасов журналистам, объясняя эту загадочную акцию.
Стоит отметить, что его фонд получает финансовую поддержку из госбюджета, в частности, в 2017 году ему было выделено 600 тысяч рублей. Не бог весть, какие деньги, конечно, и, надеюсь, не все они пошли на принтер, бумагу и пневматические ружья. Смущает, что информации о других мероприятиях, связанных с этим фондом, в медийном пространстве как-то маловато. Зато есть информация о выигранном в прошлом году контракте на сумму 294 630 рублей, в рамках которого фонд организовал и провёл для свердловского ГАУ СО «Дом молодежи» мероприятие «в рамках реализации поведенческих программ для молодежи, находящейся в социально опасном положении».
В общем, хотелось бы, чтобы благотворительные организации делали для молодёжи что-то действительно полезное, особенно учитывая, какие проблемы с адаптацией к нормальной жизни есть у выпускников детдомов. А стрелять во «врагов народа» их научат в других местах по достижении совершеннолетия, не надо на это лишний раз тратить бюджетные деньги.
Да и вообще с темой расстрелов в Екатеринбурге стоит быть как-то поаккуратнее, а то за Екатеринбургом после убийства царской семьи и так уже закрепилось прозвище «расстрельный край державы».
Новости Свердловской области: В Свердловской области школьник в ссоре застрелил из ружья своего сверстника