Увы! друзья! мелькают годы -
И с ними вслед одна другой
Мелькают ветреные моды
Разнообразной чередой...
А. С. Пушкин
Сейчас в музее А.С. Пушкина на Пречистенке проходит очень красивая выставка "Мода пушкинской эпохи". Хочу от всей души поблагодарить всех, кто принимал участие в организации этого прекрасного проекта! И, в частности, одного из реставраторов костюмов, талантливого, замечательного человека - Ларису Мецкер lameta
Выставка "Мода пушкинской эпохи" охватывает самые разнообразные сферы русской жизни и культуры первой трети XIX веха. Ее цель - показать, как понятие "мода" находило отражение в предметах и явлениях быта - вещественного, нравственного и социального. Следуя за великими историческими событиями, волновавшими Европу и Россию в начале ХIХ века, менялись и эстетические вкусы общества. Менялась мода на архитектуру и интерьер зданий, на литературу и искусство, на манеру поведения в обществе и, конечно же, на костюмы и прически. Ведь костюм отражал род занятий, принадлежность к определенному классу, уровень материального благосостояния и круг интересов своего хозяина. Таким образом, мода была не только причудой щеголей, но и знаком социальной принадлежности человека, знаком его политических пристрастий и господствующих в обществе идей.
Экспозиция посвящена распорядку дня светского человека, жизнь которого отражала общее для дворянской культуры стремление к ритуализации быта. В течение дня человек вынужден был переодеваться несколько раз, так как правила хорошего тона требовали определенного типа одежды для разных этикетных ситуаций. Сюртук, вполне уместный для утренней прогулки, был неприемлем для обеда или вечерних визитов, а в тюрбане или берете светская дама не могла появиться в первой половине дня - они предназначались для бала или театра. Не случайно один из пушкинских современников относил "искусство хорошо одеться" к "числу изящных искусств", сравнивая его с даром быть "великим музыкантом или великим живописцем, и может быть, даже великим человеком".
Прости, халат! товарищ неги праздной,
Досугов друг, свидетель тайных дум!
С тобою знал я мир однообразный,
Но тихий мир, где света блеск и шум
Мне в забытьи не приходил на ум.
П.А. Вяземский
Домашней одеждой для первой половины дня для мужчин были шлафор и халат. Утренний туалет для женщин заключался в платьях особого покроя. У столичных модниц это были дорогие парижские туалеты, у провинциальных барышень - простенькие домашние платья. В утреннем уборе выходили к завтраку, виделись с домашними или близкими друзьями. К обеду полагалось переодеваться, особенно - если ждали гостей.
В своих произведениях русские писатели XIX века часто акцентировали внимание читателей на утренних нарядах своих героев. Герой пушкинской повести "Барышня-крестьянка" Алексей Берестов, приехав в дом Муромских рано утром, застает Лизу, читающую его письмо, в "белом утреннем платьице". Героиня романа Л. Н. Толстого "Война и мир" Наташа Ростова встречает князя Андрея, приехавшего к ним с визитом, в "домашнем синем платье", Мать Татьяны Лариной, выйдя замуж, "обновила, наконец / на вате шлафор и чепец". Шлафор, или шлафрок - просторную одежду без пуговиц, подпоясанную обычно витым шнуром - могли носить и мужчины, и женщины. Особой популярностью он пользовался в 1830-е годы. В одном из номеров журнала "Молва" за 1832 год сообщалось: "Для мужчин мода на шлафроки до того утвердилась, что изобретены для них узоры и материи. Шали более всего к тому пригодны".
Однако наибольшего внимания русских литераторов удостоился халат, служивший с XVIII до середины XIX века "парадным неглиже". В поэме "Мертвые души" Н.В. Гоголь с иронией замечал, что председатель палаты "принимал гостей своих в халате, несколько замасленном". В "Евгении Онегине" халат сопутствует обывательской и бездуховной жизни родителей Татьяны Лариной и рассматривается как один из вариантов судьбы Ленского:
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат.
Носил бы стеганый халат...
Больше, чем любая другая домашняя одежда халат зависел от моды. "Сшитый в виде длинного сюртука с бархатными отворотами", халат героя повести В.А. Соллогуба "Аптекарша" "свидетельствовал о щеголеватости привычек" своего хозяина. Герой "Египетских ночей" Чарский, в своей одежде всегда "наблюдавший самую последнюю моду", ходил дома "в хохлатой парчовой скуфейке" и "золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью".
В то же время П.А. Вяземский и Н.М. Языков воспели халат как "одежду праздности и лени", противопоставляя офицерскому мундиру или "гостиной ливрее". Именно в халате В.А. Тропинин изобразил А.С. Пушкина, А.И. Иванов - Н.В. Гоголя, В.Г. Перов - А.Н. Островского, И.Е. Репин - М.П. Мусоргского. Таким образом, и в русской поэзии, и в русской живописи халат стал символом свободы творческой личности.
Одной из светских обязанностей были визиты. Как и другие этикетные ситуации, обычай принимать визиты был подвластен моде. Во времена Екатерины II считалось модным принимать гостей во время одевания, однако в начале XIX века этого обычая придерживались лишь пожилые дамы. Кроме визитов, целью которых было засвидетельствовать свое почтение, существовали поздравительные, благодарственные, прощальные визиты и, наконец, визиты для изъявления участия... Поздравительные визиты наносились на Новый год, на Пасху, в день именин. После получения приглашения на бал или обед непременно следовало отдать благодарственный визит. Свадебные визиты молодожены наносили в первые две недели после свадьбы, если сразу же не отправлялись в свадебное путешествие. Визиты для изъявления участия были необходимы, когда навещали больного или приносили соболезнования после похорон.
Точность соблюдения правил визита безошибочно указывала на принадлежность человека к светскому обществу. Во многих домах существовали дни, когда принимали посетителей. Утренние визиты принято было наносить между завтраком и обедом. Если швейцар отказывал визитеру в приеме, не объясняя причины, это означало, что ему отказывают от дома вообще.
Большое значение придавалось визитному костюму. В журнале "Московский телеграф" регулярно сообщалось о новых визитных костюмах для мужчин и женщин. Визитный костюм для утренних посещений должен был быть изящным, нарядным, но не парадным. Это могло быть воспринято в обществе как конфуз и стать темой всеобщих насмешек. Мужчины приезжали в сюртуках с жилетами, женщины - в модных туалетах, специально предназначенных для утренних посещений. После вечернего визита можно было отправиться в театр или клуб, поэтому визитный костюм мало отличался от вечернего наряда. Если мужчина наносил визит начальнику по службе, он должен был быть одет в мундир. Однако герой "Анны Карениной", Стива Облонский, отправляясь с визитом к начальнику, счел нужным надеть сюртук, так как они были светскими знакомыми. По воспоминаниям современника, приехавший в Москву А. П. Ермолов не мог "засвидетельствовать свое почтение" великому князю "не имея ничего, кроме фрака и сюртука». Великий князь приказал передать ему, "что увидит его у себя с удовольствием и во фраке".
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток;
Пред ним roast-bееf окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
А.С. Пушкин
В XIX веке пообедать можно было дома, в клубе или ресторации. Великолепие званых обедов русской знати поражало современников. Побывавший в России в конце XVIII века французский путешественник не без удивления отмечал: "Было введено обычаем праздновать дни рождения и именин всякого знакомого лица, и не явиться с поздравлением в такой день было бы невежливо. В эти дни никого не приглашали, но принимали всех... Можно себе представить, чего стоило русским барам соблюдение этого обычая; им приходилось беспрестанно устраивать пиры". Обычай принимать всех желающих "отобедать" сохранялся и в начале XIX века. В дворянских семьях за столом собиралось, как правило, тридцать пять - сорок человек, а в большие праздники - сотни три гостей. Однако время вносило свои коррективы. Обедать садились уже не в полдень, а около четырех часов пополудни. Уходил в прошлое обычай носить блюда "по чинам". И, разумеется, менялась мода на украшение столовой и сервировку стола. Испытание временем выдержали только вазы с фруктами и цветы.
Светский этикет требовал определенного костюма приглашенных. Один из современников Пушкина, описывая обед у московского генерал-губернатора Д.В. Голицына, замечал: "Только англичанам позволено быть такими свиньями; мы все были наряжены в параде, хотя и не в мундире, а этот чудак явился в сюртуке...".
Однако в Петербурге и Москве домашним обедам молодежь предпочитала клуб или ресторацию. Хороших ресторанов было немного, каждый посещался определенным, устойчивым кругом лиц. Появиться в том или ином модном ресторане (у Талона или позже Дюме) означало явиться на сборный пункт холостой молодежи - "львов" и "денди". В 1834 году в одном из писем Наталье Николаевне Пушкин сообщал: "...явился я к Дюме, где появление мое произвело общее веселие...", и спустя несколько дней: "Обедаю у Дюме часа в 2, чтоб не встретиться с холостою шайкою".
Разумеется, диктат моды распространялся и на гастрономию. В романе "Евгений Онегин" Пушкин упоминает многие модные новинки меню конца 1810 - начала 1820-х годов. Среди них - блюдо английской кухни "roast-beef окровавленный" и "страсбургский пирог" - паштет из гусиной печени, привозившийся в консервированном виде. Ананас - традиционный для пушкинского времени десерт, известный в России с середины XVIII века - уже не воспринимался как диковинка, но по-прежнему оставался одним из любимых угощений. Жителям обеих столиц, привыкшим обедать дома, достаточно было послать за ананасом в соседнюю лавку, а "светские львы" и "денди" могли заказать его в дорогих ресторанах Петербурга или Москвы. В большой моде было и "вино кометы" - шампанское урожая 1811 года, своим названием обязанное яркой комете, которую можно было видетъ с весны 1811 по начало зимы 1812 года. Три военных года затруднили его путь в Россию, но после поражения Наполеона французские виноторговцы поспешили доставить его в страну-победительницу. В течение многих лет "вино кометы" не теряло своей популярности, а в литературных произведениях было воспето столь часто, что превратилось в один из поэтических штампов.
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
А.С. Пушкин
Кабинет - комната для уединенных занятий - принадлежал хозяину дома и играл важную представительскую роль в общественной жизни его владельца. Больше, чем любая другая комната, он давал представление о характере, уровне образованности, положении в свете и потребностях своего хозяина. Кабинет графа из повести А.С. Пушкина "Выстрел" поражал роскошью: "около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зеленым сукном и устлан коврами". "Светло-голубые французские обои", покрывавшие стены кабинета Печорина в повести М.Ю. Лермонтова "Княгиня Литовская», "лоснящиеся дубовые двери с модными ручками и дубовые рамы окон показывали в хозяине человека порядочного". Интерьер кабинета: мебель и предметы декоративно-прикладного искусства, книги и картины, бюсты французских энциклопедистов или "лорда Байрона портрет" не только отражали интересы человека, но и демонстрировали модные тенденции времени. В соответствии со вкусами эпохи кабинет Чарского, героя пушкинской повести "Египетские ночи", был полон "картин, мраморных статуй, бронзы, дорогих игрушек, расставленных на готических этажерках". Кабинет Онегина украшало все, что было изобретено человечеством "для роскоши, для неги модной": "янтарь на трубках Цареграда", "фарфор и бронза на столе", и - модная новинка начала XIX века - "духи в граненом хрустале". Московский знакомый Пушкина А.Л. Булгаков так описывал свой кабинет: "Кабинет мой теперь почти устроен, - пять больших столов... В углу диван, перед ним стол круглый, на котором книги и газеты, напротив его шкап (для меня драгоценный) с трубками. Все трубки приведены в порядок".
В кабинете работали и отдыхали, принимали управляющего и обсуждали с секундантами своего противника условия поединка. После званого обеда мужчины, как правило, уходили в кабинет хозяина дома "курить трубки", и постепенно кабинет превратился в зал для мужских приемов. Трубки с длинными чубуками, экспортируемые из Турции, как и респектабельные мужские аксессуары к ним, были необходимой принадлежностью парадного кабинета. В России они вошли в моду в первой трети XIX века в связи с общеевропейским увлечением Востоком, с творчеством Байрона, воспевшего восточную экзотику в поэме "Гяур".
Каждый вид приема подразумевал определенные темы разговоров, регламентированные светскими правилами. В кабинете велись беседы, неуместные на балу или в гостиной. Их разнообразие отражало весь мужской мир: круг личных интересов и политические взгляды, вопросы семейной жизни и ведения хозяйства, служебной карьеры и чести.
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла - все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
А. С. Пушкин
В пушкинское время театр был предметом всеобщего увлечения. Обычно представление начиналось в шесть и заканчивалось в девять часов вечера, так что молодой человек успевал, побывав в театре, отправиться на бал, маскарад или в клуб.
Театральное пространство состояло из лож, партера и райка. Ложи посещались семейной публикой и, как правило, абонировались на весь сезон. Партер включал в себя 10-15 рядов кресел и собственно партер, где спектакль смотрели стоя. Места в креслах стоили дорого и, как правило, их занимали вельможные и состоятельные зрители. Билеты в партер были значительно дешевле. Раек - самый верхний ярус балкона - предназначался для демократической публики, которая, по словам современника, "не снимая верхнего платья, валом валила на галереи". Это объясняется тем, что в то время в театре не было гардероба, и верхнюю одежду сторожили лакеи.
Для остальной части посетителей светский этикет предъявлял строгие требования к костюму. Женщины могли появиться в театре только в ложах - в вечерних туалетах, в беретах, в токах, в тюрбанах, которые не снимали ни в театре, ни на балу. Мужчины надевали мундир или фрак. Возможны были и нарушения этикета с целью эпатировать публику. "Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него, столпившись, стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними", - писал Л.Н.Толстой в романе "Война и мир".
Для петербургского франта первой трети ХIХ века театр был не только художественным зрелищем, но и местом светских встреч, любовных интриг и закулисных увлечений. В связи с этим правила хорошего тона распространялись не только на костюм, но и манеру поведения театрала. В зал было принято входить в последнюю минуту перед началом спектакля, обмениваясь поклонами и приветствиями. Так, например, Онегин, опоздав к началу спектакля, "идет меж кресел по ногам". И еще одна деталь поведения щеголя - рассматривать зрительный зал в лорнет. Онегин "Двойной лорнет скосясь наводит/ На ложи незнакомых дам".
В Английском клубе как в chambre obscure отражается вся Россия.
П.А. Вяземский
Впервые клубы появились в Великобритании. В России они вошли в моду при Екатерине II. В Петербурге в 1770-1795 годах было основано семь клубов, среди которых самым престижным считался Английский. Вскоре Английский клуб появился и в Москве. Вступив на престол, Павел I запретил Английские клубы, как и прочие общественные собрания. С воцарением Александра I они вновь были разрешены. Избрание в члены клуба было сопряжено со многими строгостями и ограничениями. Во-первых, в Английский клуб принимали только мужчин. Во-вторых, имя нового члена оглашалось заранее, и если за ним были известны неблаговидные поступки, вопрос об его избрании сразу же снимался. Если же кандидатуру не отклоняли, то члены клуба голосовали за его принятие - каждый по выбору клал белый или черный шар.
Известность, которую Английский клуб приобрел в обществе с начала XIX века, привела к тому, что он стал не только модным заведением, но и оказывал воздействие на общественное мнение столицы. Основными занятиями членов клуба были разговоры, игры и чтение газет. Впрочем, разговоры о политике - хотя и велись в клубе - были запрещены уставом.
Газетная комната, куда поступали русские и иностранные периодические издания, была непременным атрибутом клуба. Свежие газеты и журналы раскладывались на специальном столе, их можно было свободно брать и читать. Издания прошлых лет отдавались на хранение в библиотеку, откуда их можно было взять на дом, расписавшись в особой книге. За соблюдением порядка в газетной комнате наблюдал особый служитель. Но, как правило, она не была многолюдной. По воспоминаниям современника, однажды П.А. Вяземский "объехал по обыкновению все балы и все вечерние собрания в Москве и завернул, наконец, в клуб читать газеты. <...> Официант начал около него похаживать и покашливать. Он сначала не обратил на это внимания, но наконец, как тот начал приметно выражать свое нетерпение, спросил: "Что с тобою?" - "Очень поздно, ваше сиятельство". - "Да ведь ты видишь, что я не один, и вон там играют еще в карты". - "Да ведь те, ваше сиятельство, дело делают".
Карты - "одна из непреложных и неизбежных стихий русской жизни" - завелись в Английском клубе сразу же после его учреждения. Долгое время в нем процветали и коммерческие, и азартные игры - несмотря на то, что последние в России конца XVIII - начала XIX века формально были запрещены. В отличие от коммерческих игр, свойственных солидным людям, азартные игры носили характер "всеобъемлющей моды". Кроме того, одно время даже существовала "мода проигрываться". Неоднократно предпринимались попытки искоренить азартные игры, способные разорить почтенных членов клуба, и, в конце концов, они увенчались успехом.
По случаю знаменательных событий в клубе устраивались обеды. Один из таких обедов был описан Л.Н. Толстым в романе "Война и мир". Кроме того, существовали ежедневные клубные обеды и ужины. Они стоили дорого, но зато здесь всегда было избранное общество, а для людей неженатых клуб заменял домашний уют.
А все Кузнецкий мост, и вечные французы,
Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!..
А.С. Грибоедов
В пушкинское время главной торговой улицей Москвы - святилищем роскоши и моды, был Кузнецкий мост. После указа Екатерины II о привилегиях иностранным торговцам в районе Кузнецкого моста французы начали открывать свои магазины модных и галантерейных товаров. В 1812 году именно это спасло улицу от пожара: наполеоновская гвардия охраняла своих соотечественников от огня и разорения. После изгнания захватчиков из Москвы французские надписи были запрещены, а к французским лавкам добавились английские, итальянские и немецкие. Магазины на Кузнецком мосту были модными и дорогими. Один из путеводителей того времени сообщал: "С раннего утра до позднего вечера видите вы здесь множество экипажей, и редкий <.> из них поедет, не обоклав себя покупками. И за какую цену? Все втридорога; но для наших модников это ничего: слово "куплено на Кузнецком Мосту" придает каждой вещи особенную прелесть". Со временем множество модных магазинов превратило улицу в место гуляний и встреч аристократов.
В Петербурге модные магазины были сосредотены на Невском проспекте. Обозреватель газеты "Северная пчела" отмечал сходство и различие двух столиц: "Кузнецкий мост в полном блеске: пропасть магазинов всякого рода, модных лавок; тут можно в один день истратить бездну денег. Великолепных магазинов, какие нередки у нас в Петербурге, там нет; помещение тесно, комнаты темны и низки, но товары группированы изящно и продаются так же дорого, как в Петербурге. В последнем Кузнецкий мост не отстает от Невского проспекта". Однако, по наблюдению иностранцев, петербургские магазины уступали европейским. Английскому путешественнику, посетившему Россию в 1829 году, они показались "не столь приметными, как лондонские", а выбор товаров в них - не столь богатым. Тем не менее, в Петербурге торговля предлагала богатейший выбор изделий, в том числе по качеству и по цене.
Продолжение следует...
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
А. С. Пушкин
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А. С. Пушкин
«Петр (. — Л. Р.) бросил России вызов, на который она ответила колоссальным явлением », — эти слова А.И.Герцена не являются преувеличением. Лишь к началу XIX в. в русской художественной культуре произошли поразительные перемены, вызванные начавшимся диалогом между двумя мощными российскими культурными традициями. Первая из них, древняя, народная, была рождена в конце X в. в недрах духовности и озарена именами Антония Печерского, , Дмитрия Ростовского, Серафима Саровского. Вторая — официальная, дворянская, молодая, но уже имевшая за плечами богатый опыт «русской европейскости» XVIII в. Их диалог (но выражению Д.С.Лихачева, «совмещение различных наследий») не был прямым и непосредственным.
Достаточно вспомнить, что многие дворяне Пушкинской эпохи, да и сам Александр Сергеевич, не были даже знакомы со своим великим современником, молитвенником за землю Русскую старцем Серафимом Саровским (1760— 1833). Речь идет о другом: с начала XIX в. русская светская культура, и прежде всего культура художественная, обрела черты зрелости. Русские мастера научились воплощать в художественных образах все те идеи и идеалы, что были выпестованы русским народом на протяжении его православной истории. Поэтому христианские основы искусства первой половины XIX в. прослеживаются во всем: и в стремлении к познанию высоких истин и законов Бытия, и в желании понять и отразить в художественных образах страдания и несчастья простого, обездоленного человека, и в страстном протесте против лжи, ненависти, несправедливости мира сего.
А еще — в неизбывной любви к России, к ее бескрайним просторам, к ее многострадальной истории. И наконец, в пронзительно звучащей теме ответственности художника-творца, художника-пророка перед народом за каждое свое произведение. Иначе говоря, многовековая православная духовность сформировала у русских художников, композиторов, писателей неписаный нравственный кодекс, ставший главным ориентиром в творческих поисках «своего пути» в искусстве Пушкинской эпохи и в последующие за ней десятилетия. В заключение этой краткой преамбулы к основному содержанию раздела хочется сопоставить высказывания двух великих сынов России. «Стяжи дух мирен», — призывал старец Серафим Саровский. «И дух смирения, терпения, любви и целомудрия мне в сердце оживи», — незадолго до своей гибели написал А.С.Пушкин. В истории русской художественной культуры XIX столетие нередко называют «золотым веком», ознаменованным блистательным развитием литературы и театра, музыки и живописи. Мастера «золотого века» совершили стремительный прорыв к вершинам творчества в самых сложных европейских формах и жанрах, таких, как роман, опера и симфония. «Русская европейскость» XVIII столетия ушла в прошлое вместе с устаревшей разговорной лексикой и напудренными париками екатерининских времен. На смену творцам класси- цистского искусства эпохи Просвещения, «побежденным учителям» — Державину и Левицкому, Баженову и Бортнянскому — спешило новое поколение русских художников — «победителей-учеников». Первым среди них по праву считается А. С. Пушкин (1799— 1837).
Пушкинская эпоха, т.е. первые три десятилетия «золотого века», — это «начало начал» достижений, открытий и откровений великой русской классики, импульс, что предопределил дальнейшее культурное развитие России. Результат этого движения — возвышение искусства до уровня высокой философии, духовно-нравственных учений. Проблемы Божественного и земного, жизни и смерти, греха и покаяния, любви и сострадания — все это обрело художественную форму, запечатлев сложный, неординарный мир русского человека, неравнодушного к судьбе Отечества и пытающегося разрешить самые острые проблемы Бытия. Творцы Пушкинской эпохи заложили главное в русской классике — ее учительский, нравственно-просветительский характер, ее способность воплощать повседневную действительность, не противореча при этом вечным законам красоты и гармонии. На Пушкинскую эпоху приходятся два знаковых для России события — Отечественная война 1812 г. и восстание декабристов 1825 г. Эти потрясения не прошли бесследно. Они способствовали вызреванию в русском общественном сознании протестных настроений, чувства национального достоинства, гражданского патриотизма, свободолюбия, нередко приходящих в противоречие с вековыми устоями самодержавного государства. Блестящая по своим художественным достоинствам реалистическая комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума», запечатлевшая противостояние «одною здравомыслящего человека» из числа образованного «непоротого поколения» (А.И.Герцен) русских дворян и консервативного барства — убедительное тому доказательство.
В самой гуще бурлящего многоголосия идеологий, взглядов, установок родилось и состоялось явление, которое сегодня мы называем «гений Пушкина». Творчество Пушкина — символ русского искусства на все времена. Его поэзия и проза глубоко и многогранно запечатлели национальный духовный опыт и традиционные нравственные ценности русского народа. При этом очевидна уникальная способность Пушкина ощущать мировую культуру как единое целое в пространстве и времени и откликаться на отзвуки предшествующих столетий со всей присущей ему «всемирной отзывчивостью» (Ф. М.Достоевский). Здесь следует еще раз напомнить, что именно Пушкину, как считают многие исследователи, удалось «преодолеть двойственность русской культуры, найти секрет соединения ее противоположных начал. Синтез глубоко национального и подлинно европейского содержания в его творчестве происходит чрезвычайно естественно. Его сказки читали и в дворянских гостиных, и в крестьянских избах. С произведениями Пушкина русское самосознание входило в огромный мир новой европейской культуры. <…> "Золотой век" русской культуры носит отчетливый отпечаток пушкинского стиля. Это позволяет нам условно обозначить тип этой культурной эпохи как "пушкинскую" модель русской культуры» 1 . О Пушкине-писателе написано, наверное, больше, чем о любом другом русском гении 2 . Поэтому перейдем к рассмотрению явлений художественной культуры, возникших в недрах Пушкинской эпохи. В.Ф.Одоевский назвал А.С. Пушкина «солнцем русской поэзии».
Перефразируя эти слова, основоположника русской музыкальной классической школы М. И.Глинку (1804—1857) можно назвать «солнцем русской музыки». Силой своего гения Глинка первым вывел музыкальное искусство России в число самых значительных явлений мировой культуры. Он утвердил в отечественной музыке принципы народности и национальной характерности, органично связав достижения европейского искусства с русской народной песней. Художественным кредо композитора можно считать его слова: «…создает музыку народ, а мы, композиторы, только ее аранжируем». Народ — главный герой его сочинений, носитель лучших нравственных качеств, достоинства, патриотизма. Выразителем же народности стала певучая глинкинская мелодия, искренняя, непосредственная, выросшая из глубинных пластов русского музыкального фольклора. Каждый голос в музыкальной ткани его произведений поет по-своему, подчиняясь логике общего развития. Глинкинская распевность роднит его музыку с народной песней, делает ее национально окрашенной и легко узнаваемой. При этом композитор был неисчерпаемо изобретателен в вариантном развитии музыкальных тем. Этот композиторский метод, также «подслушанный» у русской народной песни, становится «знаковым» для русской классической музыки XIX в. Каждый, кто слушает музыку Глинки, не минует параллели Глинка — Пушкин. Это сравнение неизбежно: поэзия Пушкина звучит и в романсах Глинки, и в его опере «Руслан и Людмила». Оба мастера были родоначальниками и первооткрывателями «золотого века». Как и поэзия Пушкина, музыка Глинки воплощает здоровое жизненное начало, радость бытия, оптимистическое восприятие мира. Дополняет это родство та «всемирная отзывчивость», что в равной мере присуща и поэту, и композитору. Глинке были близки темпераментные наигрыши Востока, изящная грация польских танцев, сложнейшие мелодические линии итальянских оперных арий, страстные испанские ритмы. Вслушиваясь в мир иноязычных музыкальных культур, композитор, словно старательный коллекционер, собирал бесценные музыкальные сокровища разных народов и преломил их в своем творчестве. Это и великолепные польские сцены в опере «Жизнь за царя», и образы «русской Испании» в «Испанских увертюрах» для симфонического оркестра, и «русский Восток» в опере «Руслан и Людмила». Центральное место в наследии Глинки принадлежит опере. Композитор заложил основы двух ведущих в русской классической музыке оперных жанров — оперы-драмы и эпической оперы-сказки. Свою оперу «Жизнь за царя» (1836) Глинка назвал «отечественной герои- ко-трагической».
Сочинение, созданное на основе реальных событий русской истории начала XVII в., посвящено глубоко патриотической теме: сельский староста Иван Сусанин гибнет, ценой своей жизни спасая царскую семью от расправы польских захватчиков. Впервые в русской музыке главным героем оперного сочинения становится простой народ — носитель высоких духовных качеств, добра и справедливости. В массовых народных сценах, обрамляющих оперу, выделяются интродукция (от лат. introductio — введение) и эпилог, где Глинка сложил грандиозные гимны России. Победно и торжественно звучит в финале оперы знаменитый хор «Славься», который композитор назвал «гимн- марш». Главного трагического персонажа оперы — крестьянина Ивана Сусанина Глинка наделил реальными чертами русского земледельца — отца, семьянина, хозяина. При этом образ героя не утратил своего величия. По мысли композитора, духовные силы для самоотверженного подвига Сусанин черпает из источника православной веры, из нравственных основ российской жизни. Поэтому в его партии звучат темы, взятые из народных сцен. Обратим внимание: Глинка почти не использует в опере подлинных народных песен: он создает свои мелодии, близкие по интонациям народной музыкальной речи.
Однако для первого появления на сцене Ивана Сусанина композитор все же взял настоящий народный напев — мелодию, записанную от лужского извозчика (в опере реплика Сусанина: «Что гадать о свадьбе»). Неслучайно недруги композитора после успешной премьеры оперы окрестили ее «кучерской». Но зато А.С.Пушкин откликнулся на творение Глинки великолепным экспромтом: Слушая сию новинку, Зависть, злобой омрачась, Пусть скрежечет, но уж Глинку Затоптать не может в грязь. Другой вершиной в творчестве М. И. Глинки является опера «Руслан и Людмила» (1842) по юношеской поэме А.С.Пушкина. Композитор надеялся, что Пушкин сам напишет либретто, но безвременная гибель поэта разрушила этот красивый план. Не меняя канвы пушкинского текста, Глинка внес в него некоторые коррективы: снял налет ироничности, шутливости и наделил главных героев — Руслана и Людмилу — глубокими, сильными характерами.
Некоторые изменения связаны и со спецификой оперного жанра. Так, например, если у Пушкина княжеский пир в Киеве занимает всею семнадцать стихотворных строк, то у Глинки этот праздник превращен в грандиозную музыкальную сцену, пышную и великолепную. «Руслан и Людмила» — эпическая опера, а это означает, что конфликт в ней раскрывается не через прямое столкновение противоборствующих сил, а на основе неспешного развертывания событий, запечатленных в законченных картинах, имеющих строгую логику. Интродукция и финал, обрамляющие оперу, предстают как величавые фрески старинной славянской жизни. Между ними композитор поместил контрастные волшебные акты, отображающие приключения героев в царстве Наины и Черномора. В «Руслане и Людмиле» соединились черты былины, сказки и лирической поэмы, поэтому в музыке оперы можно выделить богатырскую, лирическую и фантастическую линии. Богатырская линия открывается песнями Баяна в интродукции музыкального произведения и продолжается в развитии образа благородного воина Руслана. Лирическая линия — это образы любви и верности. Она представлена в ариях Людмилы, Руслана, в балладе Финна. Светлым персонажам оперы противопоставлена «злая фантастика» — силы волшебства, чародейства, восточной экзотики.
В фантастических сценах композитор использовал красочные, необычные по звучанию средства оркестровой выразительности и подлинные народные темы, бытующие в разных регионах Кавказа и Ближнего Востока. Антигерои оперы не имеют развитых вокальных характеристик, а злобный Черномор и вовсе является немым персонажем. Композитор не лишил волшебную нечисть пушкинского юмора. Знаменитый «Марш Черномора» передает черты грозного, но забавного карлы, сказочный мир которого иллюзорен и недолговечен. Симфоническое наследие Глинки невелико по объему. Среди глинкинских оркестровых шедевров — «Вальс-фантазия», «Камаринская», «Арагонская хота», «Воспоминание о летней ночи в Мадриде», в музыке которых заложены главные принципы русского классического симфонизма. Особая область творчества композитора — «пушкинские романсы»: «Я здесь, Инезилья», «Ночной зефир», «В крови горит огонь желанья», «Я помню чудное мгновенье» и многие другие пушкинские строки нашли удивительно чуткое и выразительное воплощение в волшебных звуках Глинки. Процесс органичного соединения двух культурных традиций — глубинной национальной и общеевропейской — ярко отразило изобразительное искусство. Русская деревня, быт крестьян и простых горожан — таковы образы полотен выдающихся мастеров Пушкинской эпохи А.Г.Венецианова и В.А.Тропинина. Работы А.Г.Венецианова (1780—1847) несут следы классицистских представлений о высоких идеалах гармоничной красоты. Когда по решению императора Александра I в Зимнем дворце была открыта экспозиция русских художников, полотна Венецианова заняли в ней почетное место. Это неслучайно. Замечательный мастер, Венецианов по праву считается родоначальником нового перспективного бытового жанра в русской живописи. Сын московского купца, А.Г.Венецианов в молодости работал и чертежником, и землемером, пока не понял, что истинное его призвание — живопись.
Переехав из Москвы в Петербург, он стал брать уроки у знаменитого портретиста В.Л. Боровиковского и довольно быстро зарекомендовал себя как автор классицистских парадных портретов. Поворот в его творческой судьбе случился неожиданно. В 1812 г. художник приобрел небольшое имение в Тверской губернии, где и поселился. Крестьянская жизнь поразила и вдохновила мастера на совершенно новые темы и сюжеты. Селяне за чисткой свеклы, сцены пахоты и жатвы, сенокос, заснувший у дерева пастушок — все это предстает на полотнах художника как особый поэтический мир, лишенный каких бы то ни было противоречий и конфликтов. В «тихих» картинах А. Г. Венецианова нет сюжетного развития. Его работы овеяны состоянием вечного благоденствия и гармонии человека и природы. Красота трогательного, умело творимого живописцем всегда подчеркивает душевную щедрость, достоинство, благородство простого земледельца, навечно соединенного с родной землей, с ее древними традициями и устоями («Спящий пастушок», 1823 — 1824; «На пашне. Весна», 1820-е гг.; «На жатве. Лето», 1820-е гг.; «Жнецы», 1820-е гг.).
Столь же покоен и гармоничен внутренний мир героев полотен В.А.Тро- линина (1776—1857) — замечательного московского мастера портретной живописи. Славы, успеха, звания академика Тропинин добился благодаря огромному дарованию и умению следовать жизненному призванию, несмотря на препятствия, уготованные судьбой. Крепостной человек, Тропинин почти до старости служил лакеем у своих господ, а вольную получил лишь в сорок пять лет под давлением общественности, будучи уже известным художником. Главное, что удалось достичь мастеру, — утвердить свои художественные принципы, где главное — правда окружающей среды и правда характера. Герои полотен Тропинина чувствуют себя легко и непринужденно. Часто поглощенные привычным трудом, они словно не замечают пристального к ним внимания. Многочисленные «Кружевницы», «Золотошвейки», «Гитаристы» говорят о том, что Тропинин, как и Венецианов, несколько идеализировал свои модели, выделяя в обыденной повседневности искорки разумной красоты и добра. Среди работ художника особое место занимают изображения людей искусства, лишенные какой бы то ни было парадной напыщенности, привлекающие своим богатым внутренним содержанием. Таковы портреты А.С.Пушкина (1827), К.П.Брюллова (1836), автопортрет на фоне окна с видом на Кремль (1844), «Гитарист» (портрет музыканта В.И.Моркова, 1823). Еще при жизни А.С.Пушкина слова «Великий Карл», произнесенные кем- то из современников, могли означать только одно — имя гениального художника К.П.Брюллова (1799— 1852).
Такой известности не имел тогда ни один из мастеров России. Казалось, что все дается Брюллову слишком легко. Однако за легкой кистью скрывался нечеловеческий труд и постоянные поиски непроторенных путей в искусстве. Вглядитесь в знаменитый «Автопортрет» (1848). Перед нами человек неординарный, уверенный в себе и своем профессионализме, но при этом безмерно уставший от бремени славы. Работы К. П. Брюллова покорили зрителей блеском темперамента, чувством формы, динамикой насыщенного цвета. Выпускник Академии художеств, Брюллов уже в первых картинах заявил о себе как о самостоятельном мастере, чуждом замкнутого академизма. Он хорошо знал каноны классицизма, но по мере необходимости свободно преодолевал их, наполняя художественные об разы ощущением живой реальности.
В 1821 г. за полотно «Явление Аврааму трех ангелов у дуба Мамврийского» Брюллов был удостоен Малой золотой медали Академии художеств. Однако руководство Академии неожиданно отказало мастеру в пенсии для поездки за границу (судя по всему, виной отказа послужил конфликт неуживчивого молодого человека с кем-то из высшего преподавательского состава). Деньги на заграничную командировку выделило лишь Общество поощрения художников. Но Брюллов довольно скоро научился зарабатывать себе на жизнь. Цель его вояжа была традиционной — Италия. Путь же к ней лежал через Германию и Австрию, где Брюллов в короткий срок обрел европейское имя как мастер портрета. Заказы буквально сыпались со всех сторон.
В то же время художник был крайне требователен к себе и никогда не работал только ради денег. Далеко не все полотна он доводил до конца, иногда бросая холст, который переставал ему нравиться. Сочные краски итальянской природы пробудили у Брюллова желание творить «солнечные» полотна. Настроением восторга перед красотами мира проникнуты такие великолепные работы, как «Итальянское утро» (1823), «Девушка, собирающая виноград в окрестностях Неаполя» (1827), «Итальянский полдень» (1827). Работал художник вдохновенно и быстро, хотя порой подолгу вынашивал свои замыслы. Так, в 1827 г. он впервые посетил развалины Помпеи — города близ Неаполя, погибшего от извержения Везувия в 79 г. Картина трагедии поразила воображение художника. Но лишь спустя несколько лет, в 1830 г., он взялся за полотно «Последний день Помпеи», завершив его через три года. В картине сошлись две образные сферы. Первая — грозная стихия, неподвластная человеку, роковое возмездие за его грехи (напомним, что, по преданию, Помпеи и Геркуланум были наказаны Богом как города разврата, как место сексуальных развлечений богатых римлян)1 . Вторая — образ человечности, жертвенности, страданий и любви. Среди героев полотна выделены те, кто спасает в эти страшные минуты самое дорогое — детей, отца, невесту. На заднем плане Брюллов изобразил самого себя с ящиком для красок.
Этот персонаж полон пристального внимания к разворачивающейся трагедии, словно готовясь запечатлеть ее на холсте. Присутствие художника говорит зрителям: перед вами не плод воображения, а историческое свидетельство очевидца. В России полотно «Последний день Помпеи» официально признали лучшим произведением живописи XIX в. На художника под восторженные овации возложили лавровый венок, а поэт Е. А. Баратынский откликнулся на триумф мастера стихами: И стал «Последний день Помпеи» Для русской кисти первый день. Прекрасные человеческие тела и лица всегда привлекали К. П. Брюллова, и многие его герои необыкновенно красивы. В последние годы пребывания в Италии он написал знаменитую «Всадницу» (1832). На полотне — великолепная дама, с ловкостью амазонки оседлавшая горячего скакуна. Некоторая условность облика гарцующей красавицы преодолевается живостью выбежавшей к ней девочки (позировали мастеру сестры Паччини — дочери итальянского композитора, воспитывавшиеся в доме бездетной графини Ю.П.Самойловой).
Не менее прекрасен портрет самой Ю.П.Самойловой с воспитанницей Амацилией Паччини (ок. 1839). В нем присутствует чувство восхищения перед красотой модели, наряженной в роскошный маскарадный костюм. Итак, литература, музыка, живопись Пушкинской эпохи при всей разнохарактерности их образов говорят об одном — о бурной самоидентификации русской культуры, о стремлении утвердить на «европейском поле» русские национальные духовные и нравственные идеалы. В те годы еще не было найдено философского обоснования «русской идеи», но уже появились художественные традиции, развивающие мысль о ценностях российской государственности, о значимости российских военных побед, осененных знаменами православной веры.
Так, еще в 1815 г., на гребне всенародного ликования по поводу победы над Наполеоном, поэтом В.А.Жуковским была написана «Молитва русских», начинающаяся словами «Боже, Царя храни», которая первоначально пелась на тему английского гимна. В 1833 г. композитором А.Ф.Львовым (по поручению А.Х.Бенкендорфа) была создана новая мелодия, что позволило утвердить «Молитву русских» в качестве военного и официального гимна России. Но, пожалуй, ярче всего идеалы героического времени и возросшего русского самосознания воплотила архитектура. Образы архитектуры первых десятилетий XIX в. поражают своим царственным великолепием, размахом и гражданственным пафосом. Никогда прежде строительство Санкт-Петербурга и Москвы, а также многих губернских городов не приобретало такого грандиозного масштаба. Достижения архитектуры в отличие от других искусств связаны с новым этапом развития классицизма, который называют «высоким», или «русским», ампиром. Классицизм XIX в. не был «повторением пройденного», он открыл многие оригинальные, новаторские архитектурные идеи, соответствующие запросам современников. И хотя ампир пришел в Россию из Европы, можно утверждать, что только на русской почве он получил наиболее яркое развитие.
По количеству шедевров этого стиля Санкт-Петербург вполне может считаться своего рода музейным собранием архитектурного классицизма XIX в. Главная особенность русского ампира — органичный синтез зодчества, скульптуры и декоративно-прикладного искусства. Изменилось и эстетическое понимание строительных задач: теперь каждое городское здание не было замкнутым в себе самом, но было вписано в соседние строения композиционно- логически, с точным расчетом на создание «каменной красоты». Строение определяло облик площади, а площадь — близлежащие городские сооружения: такая цепочка родилась в проектах начала XIX в. Именно так формируются ансамбли основных площадей Санкт-Петербурга — Дворцовой, Адмиралтейской, Сенатской. Не отстает в обновлении своего облика и сильно пострадавшая от пожара 1812 г. Москва: обустраивается территория вокруг Кремля, перестраивается Красная площадь, разбивается Театральная, возникают новые площади на пересечении кольцевых и радиальных дорог, восстанавливаются старые дома, возводятся новые особняки, присутственные места, торговые ряды.
Родоначальником высокого российского классицизма был А. Н.Воронихин (1759— 1814). Главное дело его жизни — возведение Казанского собора в Санкт- Петербурге (1801-1811). Конкурс на проект этого сооружения был объявлен еще при правлении Павла I. Известно, что император желал возвести в России храм наподобие римского собора Святого Петра, но Воронихин предложил иное решение. И выиграл конкурс! Зодчий замыслил собор как дворец с большой колоннадой, прикрывающей «тело» собственно храма. Колоннада образовала на Невском проспекте, главной улице Санкт-Петербурга, полукруглую площадь. Она состоит из 94 колонн Коринфского ордера высотой около 13 метров, непосредственно «перетекающих» в город (кстати, это единственное сходство с собором Святого Петра, оговоренное с Павлом I). Несмотря на огромные объемы, Казанская святыня кажется невесомой. Впечатление легкости, свободного, как бы разомкнутого пространства сохраняется и при входе внутрь. К сожалению, живопись и роскошное скульптурное убранство, созданные при Воронихине, до нас дошли далеко не полностью. Казанский собор сразу занял особое место в общественной жизни России. Именно здесь, на соборной площади, состоялось прощание народа с М. И. Кутузовым, уезжавшим в армию для борьбы с Наполеоном. Именно здесь, в соборе, похоронят фельдмаршала, а А.С.Пушкин, побывав у могилы, посвятит полководцу знаменитые строки: Перед гробницею святой Стою с поникшею главой…
Все спит кругом; одни лампады Во мраке храма золотят Столбов гранитные громады И их знамен нависший ряд. <…> В твоем гробу восторг живет! Он русский глас нам издает; Он нам твердит о той године, Когда народной воли глас Воззвал к святой твоей седине: «Иди, спасай!» Ты встал — и спас… И сегодня на стене у святой гробницы висят ключи от неприятельских городов, завоеванных русской армией в войне 1812 г. Позднее по обеим сторонам Казанской площади установили монументы М.И.Кутузову и М. Б.Барклаю-де-Толли — так Россия увековечила память своих героев. Всего этого А. Н. Воронихин видеть уже не мог — он умер в феврале 1814 Г., когда наши войска еще только приближались к Парижу. «Ногою твердой стать при море…» — так точно сформулировал А. С. Пушкин мечту Петра Великого, отца-основателя северной столицы. Этот замысел стал осуществляться еще при жизни императора. Но во всей полноте реализовался лишь к XIX столетию. Прошло сто лет, и юный град Полнощных стран краса и диво, Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво. <…> По оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли Толпой со всех концов земли К богатым пристаням стремятся; В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами; Темно-зелеными садами Ее покрылись острова… Пушкин, как всегда, был очень точен в описании нового, европейского по своему облику, но русского по сути города.
Основу планировки Санкт-Петербурга определяла река — капризная, приносящая много хлопот во время наводнений, но зато полноводная, доступная для прохождения судов любых размеров. Порт в период навигации со времен Петра находился в восточной оконечности Васильевского острова перед знаменитым зданием Двенадцати коллегий. Здесь же находилась Биржа, недостроенная в XVIII в. Возвести здание новой Биржи (1805—1810) было поручено одаренному швейцарскому зодчему Тома де Томону (1760— 1813). Биржу расположили на стрелке Васильевского острова, с боков омываемой двумя руслами Невы. Архитектор совершенно изменил вид этого места, превратив его в важную точку ансамбля центра Санкт-Петербурга. Перед главным фасадом Биржи образовалась полукруглая площадь, позволяющая любоваться четкой, компактной композицией здания с необычайно простыми и мощными геометрическими формами. Дома справа и слева от Биржи были построены уже после смерти архитектора его последователями. Столь же важным для формирования законченного облика центра Санкт- Петербурга было возведение Адмиралтейства (1806—1823) по проекту русского зодчего А.Д.Захарова (1761 — 1811). Напомним, что основной замысел этого сооружения принадлежал Петру 1.
В 1727—1738 гг. здание перестраивалось И.К.Коробовым. Творчество А. Д. Захарова стало высшей точкой в развитии позднего классицизма. Адмиралтейство предстает как памятник славы российской столицы, как ее символ и одновременно как важнейшая часть города. Строительство началось с подновления старого здания, но затем Захаров вышел далеко за рамки первоначальной задачи и спроектировал новую композицию, сохранив при этом знаменитый коробовский шпиль. Главный фасад Адмиралтейства вытянулся вдоль образовавшейся площади, а боковые фасады общей П-образной конфигурации оказались направленными к Неве. Захаров считал: Адмиралтейству необходимо соответствующее по образу скульптурное убранство. Поэтому он сам начертал подробный план расположения скульптур, который позднее был реализован замечательными русскими мастерами — Ф.Ф.Щедриным, И.И.Теребенёвым, В.И.Демут-Малинов- ским, С. С. Пименовым и другими. Подбор сюжетов для скульптур определялся функцией здания — главного морского ведомства тогдашней России. Здесь и божества, управляющие водными стихиями, и символика рек и океанов, и исторические сцены на темы строительства флота и подвигов русских моряков. В числе самых выразительных скульптурных украшений — лепной фриз1 «Заведение флота в России», сотворенный мастером И.И.Теребенёвым.
Тем самым Адмиралтейство стало данью памяти о деяниях Петра Великого, сделавшего Россию мощной морской державой. В первые десятилетия XIX в. предпочтение в архитектуре отдается постройкам общественного, или утилитарного, характера. Театры и министерства, ведомства и полковые казармы, магазины и конные дворы — все это возводят сравнительно быстро, качественно и в лучших традициях русского высокого классицизма. При этом надо иметь в виду, что многие здания, казалось бы, практического предназначения обретали символику памятников, возвеличивающих Россию (как, например, Адмиралтейство).
Победа в Отечественной войне 1812 г. всколыхнула в обществе чувство патриотизма, национальной гордости и желание увековечить ратный подвиг русских воинов. Знаменитое сегодня на весь мир Марсово поле когда-то было болотом. Затем, в Петровские времена, его осушили и построили дворец для императрицы Екатерины I. Царицын луг, как стали называть эти некогда гиблые земли, превратился в излюбленное место времяпрепровождения петербуржцев: здесь веселились и пускали фейерверки, поэтому со временем луг прозвали Потешным полем.
После войны с Наполеоном площадь переименовали в Марсово поле (Марс — бог войны). Теперь здесь устраивали военные парады и смотры, и поле стало ассоциироваться с воинской славой. В 1816 г. на Марсовом поле начали возводить казармы Павловского полка. Элитный лейб-гвардейский Павловский полк был живой легендой, воплощением мужества и доблести. Поэтому для павловских гренадеров надлежало создать нечто достойное, солидное и неординарное. Работы велись по проекту коренного москвича, архитектора В.П.Стасова (1769—1848), которому северная столица обязана многими прекрасными архитектурными творениями. Павловские казармы — строгое, торжественное и несколько суровое сооружение, что удивительно точно отвечает их предназначению. «Сдержанная величавость» — так оценил сам Стасов образ казарм.
Этот стиль сохраняет мастер и в других своих работах. К Марсову полю примыкает еще одно значительное сооружение, перестроенное Стасовым, — Императорские конюшни (1817—1823). Зодчий превратил невыразительное здание столетней давности в подлинное произведение искусства, сделав его центром организовавшейся вокруг площади. Это место для нас имеет особое значение: в надвратной церкви на Конюшенной площади 1 февраля 1837 г. отпевали А.С.Пушкина. Особая область творчества В. П.Стасова — полковые церкви и соборы. Архитектор построил в Санкт-Петербурге два замечательных собора для Преображенского и Измайловского полков. Полковая церковь во имя Святой Троицы (1827—1835) была возведена на месте одноименного деревянного храма, пришедшего в негодность. Предлагая Стасову разработку проекта, заказчики специально оговорили условия: новый храм должен вмещать не менее 3000 человек и иметь точно такое же расположение глав, как в старой церкви. Условие было выполнено, и величавый белоснежный красавец-храм вознесся над столицей своими светло-синими куполами, на которых сияли золотые звезды. Кстати, именно так украшали храмы в Древней Руси, а Стасов хорошо знал родную . Спасо-Преображенский собор (1827—1829) также создавался не на пустом месте: при его возведении архитектору пришлось использовать постройку се
редины XVIII в., которая сильно пострадала от пожара. Окончание строительных работ совпало с победой в русско-турецкой войне (1828— 1829 гг.). В память этого события В.П.Стасов соорудил вокруг храма необычную ограду, составленную из трофейных турецких пушек. В пятнадцатилетнюю годовщину Бородинской битвы состоялась церемония закладки Триумфальных ворот у Московской заставы — начала пути из Санкт- Петербурга в старую столицу. Проект триумфального сооружения принадлежал Стасову и был задуман как памятник русской боевой славы. Ворота состоят из двенадцати колонн дорического ордера пятнадцати метровой высоты. На колоннах покоится тяжелый антаблемент1 . Над парами крайних колонн — восемь композиций из меди: переплетенные доспехи, копья, шлемы, мечи, знамена, символизирующие подвиги и триумф русского оружия. Венчала чугунную композицию надпись: «Победоносным российским войскам», далее перечислялись подвиги, совершенные в 1826—1831 гг. Первым среди равных в русской архитектуре 1810— 1820-х гг. по праву считается К. И.Росси (1775— 1849). В эпоху, когда Россия была вдохновлена триумфом своих побед, Росси разрабатывает принципы грандиозного ансамблевого градостроительства, ставшие образцом для других мастеров. И именно в это время Росси реализует все свои гениальные творческие планы.
Мастер мыслил нестандартно и масштабно. Получая заказ на проект дворца или театра, он тут же раздвигал рамки строительства, создавая вокруг возводимого здания новые площади, скверы, улицы. И каждый раз он находил особые приемы гармонического соотнесения застройки с общим обликом района. Например, при строительстве Михайловского дворца (ныне — Государственный Русский музей) была разбита новая площадь, а от нее проложена улица, соединившая дворец с Невским проспектом. Именно Росси придал Дворцовой площади законченный вид, построив в 1819— 1829 IT. здание Главного штаба и министерств и перекинув между двумя корпусами широкую арку. В результате неправильная, с точки зрения высокого классицизма форма Дворцовой площади, доставшаяся в наследство от XVIII в., приобрела регулярный, стройный и симметричный характер. В центре всей композиции — триумфальная арка, увенчанная шестеркой лошадей с воинами и колесницей славы.
Одно из самых прекрасных творений К.И.Росси — Александрийский театр (1816— 1834). В связи с его возведением облик ближайших построек изменился до неузнаваемости. Росси организовал площадь и прорубил новые улицы, в том числе знаменитую улицу с симметричными зданиями, которая теперь носит его имя. Архитектор обладал сильным характером и незаурядным умением отстаивать свои идеи, которые продумывал до мелочей. Известно, что он руководил всеми работами по украшению зданий, сам делал проекты мебели, обоев, внимательно следил за работой скульпторов и живописцев. Именно поэтому его ансамбли являются уникальными не только с точки зрения архитектурной композиции, но и как выдающееся явление синтеза искусств высокого классицизма. Последние творения архитектора — похожие на дворцы Синод и Сенат (1829— 1834), завершившие ансамбль Сенатской площади, где помещен знаменитый «Медный всадник» Э. М.Фальконе.
В наследии Росси есть еще одно творение, которое непосредственно не связано с архитектурой, но имеет огромное историческое и духовно-нравственное значение. Это — Военная галерея, посвященная памяти героев Отечественной войны, украсившая один из интерьеров Зимнего дворца. В галерее 332 портрета выдающихся русских военачальников. А.С.Пушкин писал: У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; <…> Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Москва, спешившая обновить свой облик после пожара 1812 г., восприняла новые идеи высокого классицизма, но вместе с тем сохранила многие традиционные формы.
Сочетание нового и старого придает московской архитектуре особую неповторимость. Среди зодчих, осуществлявших реконструкцию древней столицы, выделяется имя О.И.Бове (1784—1834). Именно он впервые попытался соединить средневековые постройки Красной площади с новым сооружением — Торговыми рядами (1815, позднее были разобраны). Невысокий купол Торговых рядов оказался прямо напротив купола казаковского Сената, видного из-за кремлевской стены. На этой образовавшейся оси был поставлен, спиной к рядам, памятник Минину и Пожарскому — героям 1612 г., выполненный скульптором И.П.Мартосом (1754—1835). Самое знаменитое творение Бове — Триумфальные ворота, поставленные у въезда в Москву со стороны Санкт-Петербурга (1827— 1834; ныне перенесены на Кутузовский проспект). Монументальная арка с увенчанной шестеркой лошадей перекликается с образами петербургской архитектуры и дополняет панораму грандиозных памятников русского зодчества, возвеличивших Россию и ее победоносное воинство.
Пушкин - имя-символ в русской культуре; нет имени более известного и более загадочного. Кажущаяся простота его творчества приходит к нам уже в детстве с его сказками. Пушкин сопровождает каждого человека от детства до глубокой старости. Любой человек в любом возрасте может найти у Пушкина строки, соответствующие именно его индивидуальному состоянию души. От детского озорства до старческой умудренности - уже только масштабы «мира Пушкина» позволяют сравнивать его с «титанами Возрождения».
Психологическое ощущение особой «светлости» Пушкина и всей «пушкинской» эпохи почти невозможно поколебать, хотя мир его героев неблагополучен, порой ужасен. Почему мы согласно повторяем вслед за В.Ф. Одоевским «солнце русской поэзии »; за А.А. Григорьевым - «наше все»; за Ф.И. Тютчевым «России первая любовь »; за А.А. Блоком - «веселое имя »?
«Загадка» Пушкина. Уже в конце своего жизненного пути, в размышлениях «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголь писал, что «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет*.
Споры о Пушкине как явлении истории и культуры начались сразу после его смерти. 31 января 1837 г. редактор и журналист А. А. Краевский осмелился напечатать в литературном приложении к правительственной газете «Русский инвалид» краткий некролог, написанный В.Ф. Одоевским. Известие о смерти поэта начиналось пронзительными словами: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался ...» Председатель цензурного комитета князь М.А.Дондуков-Корсаков строго выговаривал за эту публикацию. В искреннем возмущении он вопрошал: « Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного... за что честь такая?.. Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж ?*
В 1846 г. самый влиятельный критик тех лет В.Г. Белинский завершил свой цикл из одиннадцати посвященных Пушкину статей. Он впервые назвал его «классиком» русской литературы, то есть ее непререкаемым и неизменным основанием. Национальная культура нового времени впервые осознала Пушкина как уже состоявшуюся историю, как своего рода собственную «античность». В.Г. Белинский сделал больше всех для утверждения Пушкина как поэта национального, но и он же впервые представил пушкинское творчество как целиком принадлежащее прошлому, утратившее общественную злободневность.
Прагматичное поколение 60-70-х гг. XIX в., охваченное жаждой общественно-полезной деятельности, и вовсе отодвинуло пушкинскую поэзию в прошедшую эпоху. Авторитетнейший критик, кумир молодежи этого времени Д.И.Писарев в статье «Реалисты» (1865 г.) вообще отказывался разбирать пушкинские произведения, считая, что это означило бы придавать вопросу о Пушкине слишком важное значение , которое он уже не может иметь ...»
А в 1880 г. в Москве открылся первый в России памятник Пушкину. В ходе общественных мероприятий пришло острое осознание преемственности русской культуры, чувство национальной гордости. На открытии памятника Пушкину Ф.М. Достоевский говорил: «Пушкин есть пророчество и указание... Пушкин... унес с собой в гроб некую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем*.
Загадка всем знакомого пушкинского творчества состоит в его уникальности и «одиночестве» в русской культуре. Ни один литератор России ни до, ни после Пушкина не был похож на него. Пестрый и разноликий культурный мир XVIII в. предстал как единое целое только в творчестве Пушкина. Но эта цельность на нем и закончилась. «Солнечный» гений русской литературы сменился сумрачным Лермонтовым, язвительным Гоголем, страдающим Достоевским. В 1912 г. философ В.В. Розанов писал об уникальности поэта в русской культуре как об ином типе русского духа: «Пушкин - наш потерянный рай. Он - сама русская литература , какой она могла бы быть...*
С точки зрения истории национального самосознания ситуация странная: ни одного русского литератора, ни одного мыслителя невозможно назвать наследником пушкинского духа и пушкинского понимания жизци. И в то же время мы отчетливо чувствуем: именно с Пушкина началась великая русская культура нового времени. Это сознание лежит в глубинах национального духа.
Перед нами загадка пушкинской гармонии, удивительной целостности: его одновременной «вписанности» в русскую культуру своего времени и всемирной и всевременной принадлежности. Не только историческое время определяло тип его гения, но и он сам определил целую эпоху русской культуры. С Пушкина началась самостоятельная русская литература как вид художественного творчества. Более того, все сферы культуры начала XIX в.: архитектура, музыка, живопись - удивительно совпадают с пушкинской поэзией по духовно-ментальным и творческим характеристикам, образуя единый стиль культуры.
Золотой век» русской культуры начала XIX в. имеет отчетливый «пушкинский» стиль. Это позволяет нам условно обозначить тип культуры этого времени как «пушкинскуюэпоху», имея в виду ее сходство с ренессансными образцами европейской культуры.
Совмещение понятий «Империя и Свобода» в самосознании культуры пушкинского времени. Выделение идеи свободы творческой личности - характерная черта культуры эпохи европейского Возрождения. Достижения XVIII в. позволили родиться идее свободной творческой личности и в России. Но понимание Свободы в просвещенном русском сознании имело свои особенности.
Европейский век Просвещения заканчивался романтическим порывом к человеческим чувствам, превыше всего поднимая достоинство личности. Судьбой юного «Вертера» Гете, благородными «Разбойниками» Шиллера и приключенческими романами В. Скотта зачитывалась вся грамотная Европа, в том числе и русская «читающая публика». Философской основой литературы романтизма являлось возвышенное восприятие мира, утверждение богатства и свободы личности. Нравственной основой стали новые ценности: свободная «благородная» личность, любовь, природа.
В европейски образованном дворянском сословии России также романтизировалось высокое понятие свободы личности. Но это романтическое мировосприятие имело решающее отличие от европейского. Романтизация мира и человека в России было само- чувствованием сознающей свою силу нации, устремленной в будущее. Апогей имперского самосознания пришелся на начало XIX в. Люди этого поколения говорили о себе: «Мы дети двенадцатого года*. А к идеалу служения России победители Наполеона заслуженно добавили титул «Спасителей Отечества».
Победа над Наполеоном, которая утвердила Россию в качестве лидера Европы, усилила это ликующее ощущение победной имперности. Два противоречивых понятия «Империя» и «Свобода» соединялись в сознании русского дворянина нравственным понятием «Честь», то есть фиксировались на бессознательно-нравственном, на бытовом, а не на правовом уровне. Идеал свободного служения благу Отечества стал основой мироощущения в культуре этого времени. Пушкин писал: «Бре- мя - незабвенное! Как сильно билось русское сердце при слове «Отечество »!» По своей гуманистической направленности этот порыв очень близок ренессансному ощущению обновляющегося, молодого мира, деятельной, победоносной личности.
Но, доказав свое могущество в борьбе с Наполеоном, русское самодержавие оказалось бессильным изменить к лучшему жизнь своих подданных. У образованного дворянства это вызвало горечь, разочарование и желание?подтолкнуть» власть, ?подсказать» просвещенному государю. Редкая эпоха в России могла похвастаться таким количеством проектов переустройства общества. В школе знакомят с проектами П.И. Пестеля, Н.М. Муравьева. А были еще планы?молодых друзей» Александра I, проекты реформ М.М. Сперанского, Н.С. Мордвинова, А.А. Аракчеева, Е.Ф. Канкрина, ?конституция» Н.Н. Новосильцева. Сам А.С. Пушкин подавал в правительство записки с проектами улучшения образования, устройства книжного дела. Поэт П.А. Вяземский участвовал в составлении польской Конституции 1818 г. Активная часть образованного дворянств была готова послужить благу отечества не только на военном, но и на мирном поприще. Но государственная власть, чиновное окружение императора не собирались поступаться своей монополией на преобразовательную деятельность. Результатом этого взаимного непонимания стало появление декабризма. Негласное?благородное» соглашение просвещенного дворянства и власти, которое мы отметили как черту российского Просвещения XVIII в., было нарушено событиями 1825 г. После краха декабризма постепенно начался и распад культуры?пушкинского» типа.
Пушкин объединял в себе имперское и человеческое начало. Главные полюса его творчества: Империя - Свобода. Империя привлекала его и эстетически как преодоление хаоса (»Медный всадник»), и нравственно как противовес? бунту, бессмысленному и беспощадному» (»Капитанская дочка»). Как только закрылись глаза Пушкина, разрыв Империи и Свободы в русском сознании совершился бесповоротно. Целые сто лет после Пушкина сторонники Империи гнали и преследовали Свободу, а сторонники Свободы всеми средствами разрушали Империю.
Роль литературы в понимании Пушкина. В центре культуры ренессансного типа всегда стоит человек; поэтому мировоззренческой основой такой культуры является гуманизм, то есть идея самоценности личности. Духовный мир молодого поколения дворян в начале XIX в. формировался под значительным влиянием литературы.
Развитие гуманистических идеалов проходит через жизнь и творчество Пушкина, который определил целую эпоху становления национального самосознания.
Своего «Бориса Годунова» Пушкин написал двадцати пяти лет от роду. Познакомившись с русской историей при помощи Карамзина, он из всего многообразия ее сюжетов выбрал именно этот: убийство мальчика-царевича; узурпация власти, перешагнувшей через кровь; безмолвие народа - и что после этого бывает. Что же он понял, когда, закончив осенью 1825 г. своего «Бориса*, сам себе кричал: «Айда Пушкин, ай да сукин сын* И почему мы почти двести лет спустя остаемся внутри этого сюжета? Ведь по сути дела, коллизии «Бориса Годунова» - вечная тема русской истории и судьбы.
Уникальность пушкинского творчества для русской культуры состоит в том, что его жизнь, смерть, творчество - это единый органичный «культурный текст», они неразрывны. Он не был ни учителем, ни судьей жизни. В его творчестве отсутствует «злоба дня». Смеялся он порой убийственно, но язвительно, сатирически - никогда. Сознание «учительной» и воспитывающей роли литературы в Пушкине отсутствует начисто. Творчество, литература воспринимались им как жизнь, как дыхание, а не как гражданская обязанность и тяжкий труд. Философ В.В. Розанов приводит по воспоминаниям Н.В. Гоголя его характерный диалог со слугой поэта:
Приехал около полудня к дому Пушкина:
- - Что, барин дома?
- - Еще спит.
- - Видно, всю ночь писал?
- - Нет, в карты играл...
- Гоголь бы писал*, - комментирует В.В. Розанов. Он заключает: «Пушкин - это покой, ясность и уравновешенность. Пушкин - это какая-то странная вечность...*, он не устаревает, как не устаревают любовь, ненависть, весна и осень.
Шаги Пушкина как поэта и мыслителя стремительны, он обгоняет самосознание дворянского общества и нации в целом. В 1823-1824 гг., находясь в расцвете творческих сил, Пушкин начинает писать свой «роман в стихах» - «Евгений Онегин*. А год спустя уже появился бесконечно мудрый «Борис Годунов». У совсем молодого человека проявилась многоопытная мудрость веков: *Не изменяй теченья дел. Привычка - душа держав*. К концу своей жизни А. Пушкин «вышел из моды» (удерживая у читающей публики «твердое четвертое место») именно потому, что к этому времени он обогнал всех, всю русскую литературу, выйдя на иные философские основы культуры, на новую эстетику. Литература в лице Пушкина обретала новое назначение в общественной жизни.
При всем огромном влиянии А.С. Пушкина на современную ему культуру он никогда не прибегал к прямому морализму и назидательности. В его творчестве незаметны актуальные общественные проблемы, типические образы, так характерные для «черно-белой» русской литературы последующего времени. Он ни в чем не «специален». Кто положительный герой в «Капитанской дочке»? Гринев? Пугачев? Ни тот и ни другой. В то же время они оба могут стать действующими лицами целого «букета» жизненных историй. Весь непростой характер «барчука» П. Гринева выражен в одном сюжетном повороте: он не выдал Пугачева, но и руку у «крестьянского царя» отказался целовать. А злодей в повести всего один: Швабрин. И главное его злодейство - предательство. Предательство, подлость души - этим признаком распада личности он и отличается от других главных героев повести: Гринева и Пугачева. В этой небольшой и на первый взгляд обыкновенной повести заключена вся мудрость жизни. Не случайно А.Т. Твардовский, редактор популярного в 60-70-е гг. XX в. журнала «Новый мир», как-то в пылу дискуссии сказал, что нет людей умных и глупых, а есть просто те, которые читали «Капитанскую дочку» и те, которые с ней незнакомы.
Пушкинское творчество всегда называли «вольнолюбивым». Попробуем разобраться, какую же свободу «восславил» поэт. Как ощущает свое место в мире его лирический герой? Как понимает свою роль сам поэт? Хрестоматийное вольнолюбие Пушкина - это не революционное бунтарство, а позиция человека, сознающего себя как самодостаточный мир. Его вольнолюбие не политического происхождения, а культурного: от любви к жизни, от сознания своей индивидуальности, от ренессансной творческой силы. Деятельная личность ренессанса сама определяет свои границы и правила.
Ты царь: живи один ,
Дорогою свободной иди ,
Куда влечет тебя свободный ум.
Происхождение пушкинского вольнолюбия - это радостное отношение к бытию, любовь к жизни, органическое сознание человеческого достоинства, достоинства мысли, таланта и ума. Известна его ненависть ко всякого рода ограничениям «условий света», нелюбовь к унижающему его камер-юнкерскому мундиру. Вольнолюбие Пушкина сродни декабристскому по уровню человеческого достоинства и творческой свободы. Это общее мироощущение и делало их близкими по духу. Вольнолюбие Пушкина не имеет ничего общего с политической идеей прав «по закону» и вообще с любой идеологией. Созданная им «идеология» - это формула жизни свободного человека. С необычайной ясностью она была воплощена в его стихах. В последнее лето своей жизни, в 1836 г., Александр Сергеевич Пушкин написал гениальное стихотворение «Из Пиндемонти». Сознавая, что никакая цензура не пропустит это стихотворение в печать, он представил его «переводом с итальянского». На самом деле, здесь его собственное понимание свободы звучит в полный голос. Как оказалось, эти стихи стали духовным завещанием поэта.
Иные, лучшие, мне дороги права,
Иная, лучшая, потребна мне свобода.
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
...Вот счастье! Вот права...
И вот завет свободного человека, добавим мы. Тема личной независимости была особенно дорога Пушкину. Как жить среди людей, как жить в обществе, как отстоять свою правоту, свою личность?
Факт появления в России Пушкина, личности, соразмерной Леонардо да Винчи, Шекспиру, Данте, - признак Ренессанса. В европейском Возрождении всегда появлялись личности универсального, энциклопедического типа.
Национальное и общечеловеческое в «пушкинской» культуре. Одним из трагических результатов российского Просвещения явилось то, что у одной нации оказалось две различные культуры. Одна - традиционная, преимущественно крестьянская. Другая - книжная, просветительская, европейская. Различие между ними оказалось огромным; две культуры даже говорили на разных языках, поскольку дворянство предпочитало изъясняться по-французски.
Пушкину удалось на какой-то миг преодолеть двойственность русской культуры, найти секрет соединения ее противоположных начал. Синтез глубоко национального и подлинно европейского содержания в его творчестве происходит чрезвычайно естественно. Его сказки читали и в дворянских гостиных, и в крестьянских избах. С произведениями Пушкина русское самосознание входило в огромный мир новой европейской культуры. Пушкин глубоко национален и именно поэтому всемирен.
Как известно, Пушкин никогда не покидал пределов России. Только силой своего гения мог он точно угадать дерзкое жизнелюбие цыганского племени в песнях Земфиры, наивную испанскую гордость в «Каменном госте*. Песня Мэри в «Пире во время чумы* написана в безукоризненном стиле средневековой Англии. А его сцены из «Фауста* несут в себе нечто дьявольское - мистику эпохи немецкой Реформации - даже в неславянской ритмике стиха: «Я всяк зевает да живет - и всех нас гроб, зевая, ждет. Зевай и ты...* Кстати, свои «Сцены из Фауста* Пушкин послал Гете и получил в ответ подарок от великого старца - его перо.
Но при всей европейскости Пушкина, в России не было поэта более русского. В его творчестве два начала: всемирность и русскость - сливались самым естественным образом. Поразителен пример такого естественного языкового и культурного слияния у зрелого Пушкина в «Евгении Онегине*. Татьяна, прусская душою*, тем не менее чизъяснялася с трудом на языке своем родном*. В соответствии с нормой тех времен она написала свое знаменитое письмо Онегину по-французски. На русском языке светский стиль любовного письма просто отсутствовал. Но сам автор словно «переводит* это французское письмо своей героини на русский язык. Для поэта это одна языковая среда. И парадоксальный результат: именно Пушкин, и никто иной, создал настоящий русский язык: с него, по сути, началась русская литература нового времени.
В то же время ему была подвластна вся стихия русского народного языка. Писатель русского зарубежья Владимир Набоков, переводя в эмиграции «Евгения Онегина*, вынужден был создать целую теорию перевода специально для Пушкина с бесчисленными вариантами и примечаниями чуть ли не к каждой строке.
Его знаменитые «Сказки* - факт глубоко народной поэзии, а не подражательство народному говору. Только высокий и настоящий талант умеет верно угадать душу народа, его интонацию, юмор, ментальность. Вслушайтесь в музыку бесхитростных строк, обаяние которых в подлинной, а не стилизованной народности:
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком...
Глубокая внутренняя связь мировых и национальных истоков также является родовым признаком культуры ренессансного типа. Светлый жизнеутверждающий гений Пушкина остался «золотым* веком в истории русского духа. Ренессансный характер пушкинской поэзии - залог неизбежного обращения к творчеству Пушкина, когда национальное самосознание и нация делает очередное культурное усилие к гармонизации жизни. Современный поэт Д. Самойлов выразил это в словах:
Пока в России Пушкин длится у
Метелям не задуть свечу.
Литература и общество в эпоху Пушкина. Миропонимание «Империя и Свобода», сформировавшееся к началу XIX в. в среде молодого образованного дворянства, полнее всего выражено в романтической литературе этого времени. Нарождавшаяся русская словесность первой обнаружила совмещение идей Империи и свободной личности - даже в одном лице. Н.М. Карамзин был автором одновременно «Писем русского путешественника» и «Истории Государства Российского», "«Бедной Лизы» и Манифеста Николая I. Также и В.А. Жуковский был автором «Ундины» и романтических баллад.
В этом стремительном движении от Державина к Жуковскому, от Карамзина к Грибоедову и затем к Пушкину в России формировалась литература как особая сфера культуры. Она взяла на себя роль собирательницы и выразительницы национального духа, более того, она его формулировала. «Словесность*, по мнению Пушкина, была «плодом новообразованного общества », а с другой стороны, и сама создавала определенный тип общественной жизни. Рассказывая о быте и нравах образованного дворянства начала XIX в., исследователи и авторы воспоминаний часто определяют его словами «свет», «высшееобщество», «лучшие дома». Пушкин пришел и к более конкретному определению - « просвещенное дворянство ». В чем же состояла эта связь просвещенности с нравами и строем жизни «светского общества» ?
В пору петровских «ассамблей» определенные правила общественного поведения дворян поддерживались силой государственного принуждения. Спустя столетие в действие «вступил и негласные «правила света»: культура балов, дуэлей, моды, визитов, приемов. По неверному жесту, неудачной одежде, развязному слову дворянское общество безошибочно узнавало «чужих». После оживленной беседы с сенаторами Н.М. Карамзин в письме к А.С. Пушкину замечает, что они люди, конечно, умные, но по манерам видно, что ни один из них не принадлежит к «хорошему обществу». Однажды и сам Пушкин не попал на бал, поскольку не надел предписанный камер-юнкерский мундир.
Брошенная перчатка, оброненный платок, резко закрытый веер - все обретало свой «язык». Помните, «надев широкий боливар , Онегин едет на бульвар »? Пушкинскому современнику сразу же становился ясен характер героя. Ведь «нормальный» светский повеса, одетый «как денди лондонский», не мог украсить свою голову «боливаром». Эта широкополая южноамериканская шляпа, названная по имени одного из деятелей национально-освободительного движения, однозначно заявляла о демонстративном вольномыслии ее обладателя в Петербурге.
«Пушкинское» поколение образованного общества «взапуски либеральничало до 1812 года ». Духовная независимость, гордость мысли и чувства были в необыкновенной моде. Молодежь бунтовала всеми способами: от экстравагантности модных костюмов, запрещенного содержания читаемых книг до буйных дружеских пирушек и дуэлей.
Дворяне все чаще отказывались от государственной службы, предпочитая «светскую жизнь». К 1840-м гг. нигде не служило уже более трети столичного дворянства. При этом заметно повысилась ценность хорошего вкуса, манер, общей образованности, знания современных языков (*латынь из моды вышла ныне »). Главными науками признавалось «умение жить в свете » и, говоря словами Пушкина, «наука страсти нежной ». «Вкус», «стиль», «мода», «честь» - эти понятия в жизни дворянства начала XIX в. заменили государственное регулирование частной жизни.
Новым общественным регулятором стала и литература. Тон литературных произведений изменился самым разительным образом. Ранее он был поучающим, назидательным, велся как бы от лица учителя-государства. Теперь литературные тексты блистали фамильярной непринужденностью дружеской беседы. Вспомните «Евгения Онегина»: вот вы словно вошли в приветливую гостиную, где вас встречают знакомые и незнакомые друзья. И сами вы давно известны и любимы здесь. Смотрите, это обращено прямо к вам:
Друзья «Людмилы и Руслана»!
С героем моего романа ,
Без предисловий, в сей же час
Позвольте познакомить вас.
Онегин , добрый мой приятель ...
Очень популярным становится «роман в письмах». Интимность, личное, задушевное содержание литературных произведений всячески подчеркивалось. Торжественные оды и возвышенные баллады после Пушкина отошли в тень. Светское общество возвысило до жанров литературы присущие ему формы общения: письма, беседы, эпиграммы, афоризмы, анекдоты, стихи в девичий альбом. По такому же признаку «дружеской приязни» формируются и первые литературные объединения: ?Дружеское литературное общество», «Арзамас», «Зеленая лампа», «Любомудры».
Светский салон обрел новое содержание - литературное общение. Здесь встречались начинающие и опытные литераторы, «покровители муз», первые критики, любители художеств и поэзии. В светской гостиной произошла встреча Пушкина с Белинским. Держать салон было чрезвычайно престижно, это было признаком принадлежности к «высшему свету». В Петербурге известностью пользовались собрания у Олениных, Смир- новой-Россет, Хитрово, Растопчиной, у Одоевского и Соллогуба. В Москве - в домах Волконской, Елагиной, Аксаковых, и этот список не полон. Правила поведения в салонах были едины и всем хорошо известны. Славянофил А.И. Кошелев как курьезный факт отмечал, что дом Е.А. Карамзиной «был единственный в Петербурге , где не играли в карты и где говорили по-русски*.
В салонах и дружеских кружках в первые два десятилетия XIX в. кипела культурная жизнь. Когда мы обращаемся к биографии А.С. Пушкина, невозможно обойтись без внимания к тому «дружескому кругу», который был возле него. Здесь А.С. Пушкин составляет едва ли не счастливое исключение по сравнению с большинством русских литераторов XIX века. Он всегда, всю свою жизнь был окружен друзьями. В нем не было и тени литературного соперничества или ревности. Вокруг него было целое созвездие поэтов, которые составили облик «пушкинской» литературы, характер «пушкинского» времени: Жуковский, Батюшков, Вяземский, Баратынский, Гнедич и др.
Это было время «Арзамаса», «Беседы», любовного поэтического «дружества». Пушкин искренне радуется успехам своих друзей, открыто выражает восхищение поэзией Вяземского, внимательно следит за успехами молодого поколения. Стал хрестоматийным факт о том, что Пушкин подарил молодому Гоголю сюжет «Ревизора» и «Мертвых душ», благосклонно слушал чтение первых сочинений молодого писателя.
Поэтические симпатии и неприязни Пушкина менее всего связаны с какой-то литературной борьбой, утверждением своего первенства. Поэма «Руслан и Людмила» открыла новую эпоху русской литературы, и Пушкин сразу стал лидером писательского содружества. Передача «поэтической короны» произошла не путем тяжкого соперничества и интриг, а по-рыцарски красиво. После «Руслана и Людмилы» Жуковский дарит Пушкину свой портрет с незабвенной надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя ».
Перечисленные особенности культурной жизни пушкинского времени определили то необыкновенное разнообразие форм, стилей, сюжетов и жанров, которым отличалась литература первых десятилетий XIX в. Но постепенно растущий разрыв между просвещенными идеалами и реальностью общественных перемен способствовал превращению литературы из личного увлечения в профессиональное занятие.
Коммерчески выгодные книгоиздательские проекты существовали и в пушкинское время. Постепенный переход «словесности» в разряд профессий связан с именем книготорговца и издателя А.Ф. Смирдина. Человек, имевший за плечами всего три года обучения у московского дьячка, стал известен в литературных кругах 1830-х гг. своим деловым энтузиазмом. Он впервые стал выпускать «Библиотеку для чтения» - толстый журнал-книгу, ставшую самым популярным изданием этого времени. Издание удачно совместило в себе жанр «календарей» со всем разнообразием информации и развлекательности и жанр серьезного литературно-общественного журнала с новинками литературы. Лучшего чтения невозможно было придумать для семьи провинциального помещика, стремившегося быть «в
Литературные объединения и популярные периодические издания 1800-1830-х гг.
|
Литературные объединения |
Журналы и газеты |
|
«Вольное общество |
«Вестник Европы» (ред. Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский). |
|
любителей словесности, |
|
|
наук и художеств». |
«Русский вестник» (ред. С.Н. Глинка). 1808-1820 гг. |
|
«Сын Отечества» (ред. Н.И. Греч). 1812-1829 гг. «Отечественные записки» (ред. П.П. Свиньин). |
|
|
«Общество любителей |
|
|
русской словесности». |
«Благонамеренный» (ред. А.Е. Измайлов). 1818-1820 гг. |
|
1811-1920-е гг. |
«Соревнователь просвещения и благотворения» (ред. А Д. Боровков). 1818-1825 гг. |
|
«Беседа любителей |
«Невский зритель» (ред. М.А. Яковлев и др). 1820-1821 гг. |
|
русского слова». |
Альманах «Полярная звезда» |
|
(ред. А.А. Бестужев и К.Ф. Рылеев). 1823-1825 гг. «Мнемозина» (ред. В.Ф. Одоевский, В.К. Кюхельбекер). |
|
|
«Арзамас». |
|
|
Газ. «Северная пчела» (ред. Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч). 1824-1864 гг. |
|
|
«Зеленая лампа». |
«Московский телеграф» (ред. Н.А. Полевой). 1824-1834 гг. |
|
«Северные цветы» (ред. А.А. Дельвиг). 1825-1831 гг. «Московский вестник» (ред. М П. Погодин). 1826-1830 гг. |
|
|
«Общество любо- |
«Телескоп» (ред. Н.И. Надеждин). 1831-1836 гг. |
|
мудров». 1823-1825 гг. |
«Московский наблюдатель» (ред. М.П. Погодин). 1835-1839 гг. «Современник» (ред. Первых четырех номеров А.С. Пушкин). 1836-1866 гг. |
курсе* культурных и политических событий в своем имении. Журнал А.Ф. Смирдина вовлек в состав * читающей публики* провинциального читателя.
А.Ф. Смирдин первый начал выпускать серии дешевых изданий для демократического читателя. Он же первый начал платить своим авторам. Вспомните строки А.С. Пушкина из?Разговора поэта с книгопродавцем*: *Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать *. В литературных разговорах появилось новое слово - ?тиражи*, то есть количество выпущенных экземпляров книги или журнала. В.Г. Белинский даже назвал 1830-е гг. *смирдинским* периодом в русской литературе. Хотя в 1840-х гг. издатель А.Ф. Смирдин разорился, начало превращения литературных занятий в профессиональный труд было положено.
В целом литература пушкинского времени формировала гуманистические ренессансные идеалы. Доминантой нового сознания культуры стала человеческая личность во всем ее духовном богатстве. После разгрома декабристского движения быстро пошла на убыль и вся общественная атмосфера пушкинского времени. Переменилось общество, менялся и стиль культуры. Обратите внимание на приведенный список литературных обществ и периодики. Абсолютное большинство их действовало до 1825 г., а затем их количество резко снизилось.
Ток прочен в сердце и мозгу
Высокий строй эпохи прошлой,
Что с современностию пошлой
Я примириться не могу.
А.М.Жемчужников, 1898 г.
В 1926 г. Иван Бунин не без иронии писал: «Вообще давно дивлюсь: откуда такой интерес к Пушкину в последние десятилетия, что общего с Пушкиным у «новой» русской литературы, - можно ли представить себе что-нибудь более противоположное, чем она - и Пушкин, то есть воплощение простоты, благородства, свободы, здоровья, ума, такта, меры, вкуса?»(1) А через страницу, вспоминая мать и свои детские годы с их принадлежностью к «родному миру (...) отцов и дедов и всех их далеких дней, пушкинских дней...»(2), сам же отвечал себе: «Ничего для моих детских, отроческих мечтаний не могло быть прекрасней, поэтичней ее молодости и того мира, где росла она, где в усадьбах было столько чудесных альбомов с пушкинскими стихами, и как же было не обожать и мне Пушкина, и обожать не просто, как поэта, а как бы еще и своего, нашего!»(3)
В сомом деле, на рубеже XIX - XX веков время Пушкина впервые заняло в национальной историко-культурной иерархии высшую ступеньку и, как следствие, оказалось одной из доминант в художественной культуре 1900 - 1910-х годов. Причин этому множество Тогда русская общественная мысль, по сути, впервые, обрела необходимую временную перспективу, чтобы более отстранение и непредвзято взглянуть на культуру и литературу своего золотого века (это название родилось как раз тогда), и оценить их самобытную мощь и общечеловеческую значимость. Кроме определенной исторической перспективы, позволявшей обобщать прошлое и необходимой для рождения любого ретроспективного устремления, эпоха Пушкина привлекала своей внутренней стабильностыо, особенно важной для просвещенного человека серебряного века. Окружавшая действительность давала мало поводов для уверенности в будущем - голод 1891 и 1898 годов, ходынская катастрофа 1896 г., студенческие беспорядки и демонстрации 1890-1900-х, кровавая и проигранная русско-японская война 1904 г, наконец, революционные волнения 1905-1906 гг. с немалыми жертвами, В этой трагической веренице событий русское самосознание неизбежно теряло прочность своих оснований.
Для дальнейшей полноценной жизни русской культуры нужно была антитеза хаосу и разрушению - собственные вневременные ориентиры идеалы, некий культурный абсолют. Выбор был безусловен и безупречен - им стали Пушкин и высокая культура его времени. В восприятии поколения И.А. Бунина Пушкин, его младшие современники и сама эпоха являли собой образцы истинной гармонии, поскольку таковая виделась только в том, «что не имело непосредственной связи с историческим моментом, в чем не было тревожности, «заглядывания в будущее», напряженности открытой борьбы, обнажения души.»(4)
Стихи и проза Пушкина, по большей части весьма далекие от современных политических проблем, говорили русскому сердцу может быть о самом необходимом - о любви, чести, слове, смерти, о красоте русской природы. «Мы любили по Пушкину и страдали по Достоевскому,» - напишет впоследствии о своей юности, пришедшейся на рубеж веков, писатель Михаил Осоргин.(5)
В светлом гении поэта национальное сознание увидело воплощенным давно и безуспешно искомый компромисс «великорусского, русского и российского».(6) В его творчестве современников рубежа веков привлекала абсолютная свобода от настороженной замкнутости и ортодоксального самолюбования любых националистических течений. В то же время, «открытость» пушкинской музы, усвоение поэтом обширного пласта классической западноевропейской культуры не лишало его творения глубокого патриотизма и национальной самобытности. Благодаря этим качеством Пушкин, (о за ним --Толстой и Достоевский) и стал, по словом Г.П. Федотова, подлинным «венценосцем русского народа»(7)
Обращение к пушкинскому времени, на первый взгляд затрагивавшее лишь литературу и изобразительное искусство, было следствием глобальных мировоззренческих подвижек в русской культуре в целом. Как ни парадоксально открытие на рубеже веков очарования пушкинской эпохи было тесно связано с художественным мировоззрением символизма(8), утвердившимся в конце 1880-х и просуществовавшим до 1910-х годов. Объяснить этот факт только пассеистскими устремлениями или общей для эпохи программной культурной полифонией невозможно. К тому же откровенно ретроспективный русский неоклассицизм 1900-1910-х годов - прямое воплощение эстетики пушкинского времени не имел прямых аналогов в искусстве Западной Европы. Это означает лишь одно - данное явление имело сугубо российские корни. Попробуем их обозначить. Символизм, утвердивший примат творчества над познанием, впервые безоговорочно преклонивший колени не перед художественными произведениями, а перед их творцами, создал особый образ человека искусство. Художник-одиночка, углубленный в диалог с самим собой, живущий как бы вне пошлой и скучной повседневности, обладающий подчас странными привычками, причудами и слабостями, но воспаряющий над реальностью в минуты вдохновения, предстал перед современниками в роли нового пророка. За эти мгновения, внезапно освещающие бездны человеческого сознания, эпоха, казалось бы, прощала ему все, даже в пороках усматривая проявление его дара. Пушкин не очень подходил под этот демонический образ, но он был гений, а потому неслучайно, именно с эпохи символизма все перипетии его жизни оказались в фокусе общественного внимания.
Миропонимание символизма отличали не только пиетет перед художником и утонченные поэтические мечтания, но и явственные апокалиптические мотивы, предчувствия гибели культуры, скорой все. ленской катастрофы. В подобной эмоциональной окраске искусства эпохи символизма преломлялись серьезнейшие философские разработки. Эти годы стали временем коренной аналитической переоценки всей культурной истории человечества, произошел отказ от прежде незыблемой идеи прогрессивного общественного развития, бывшей ранее источником социального оптимизма но протяжении всего Нового времени. К началу эпохи уже были обнародованы идеи Н.Я.Данилевского - признанного теперь предшественника Шпенглера и Тойнби, впервые сформулировавшего понятие культурно-исторического возраста народов; на рубеже веков появилась социальная философия С.Л.Франка, идеи К.Леонтьева, провидческие сочинения А.Богданова, нарисовавшего картину гибели цивилизации из-за истощения природных ресурсов и деградации культуры.
Своеобразным философским итогом эпохи символизма можно назвать знаменитую книгу О.Шпенглера "Закат Европы"(9) (издана в 1918-1922гг.), кок известно, определившего цивилизацию кок завершающий этап любой культуры и предрекшего, таким образом, конец западноевропейской культуре. Трактуя эту фазу как очевидный декаданс и вырождение, он перечислил ее характерные черты - выхолощенная философия, вытеснение религии атеизмом, замена духовности практическим интеллектом, превращение денег в универсальную ценность, перемещение жизни в «мировой город», потеря живой связи с землей, господство животных страстей и чувственности в искусстве. Этот вполне узнаваемый ряд философ выстроил на примере эллинской культуры, смененной варварской, по его мнению, римской цивилизацией. Однако, нетрудно обнаружить его полное тождество с культурной ситуацией в России на рубеже веков, самими современниками дружно поименованной декадансом. Перечисление Шпенглера вполне могло бы послужить характеристикой основных тем русской литературной и философской эссеистики рубежа веков.
Появление врусской культуре апокалиптических мотивов, аналогичных западноевропейским симптоматично. По Шпенглеру всякая культура переходит в стадию цивилизации после соответствующей переоценки ценностей, сама гореречь по поводу упадка своей культуры уже является явным признаком ее декаданса. XIX век оказался для России поразительно емким по своим историческим, культурным и эстетико-философским результатам - именно тогда русской культуре удалось, наконец, овладеть полным спектром проблем, характерных для Западной Европы и с этого нового мировоззренческого рубежа обратиться к собственной культурно-исторической сущности. Несколько утрируя процесс, Д.С. Мережковский писал: «Восемь веков с начала России до Петра мы спали; столетие от Петра до Пушкина просыпались, в полвека от Пушкина до Л. Толстого и Достоевского проснувшись, пережили три тысячелетия заподноевропейского человечества. Дух захватывает от этой быстроты, подобной быстроте летящего в бездну камня».(10) Произошедшая относительная синхронизация с европейским культурным процессом (подчеркнем - только культурным) и трансформировало эпоху русского символизма во время трагического «предчувствия цивилизации», пользуясь термином О. Шпенглера.
Русский символизм дуалистичен, внешне вплотную приблизившийся к западноевропейскому миропониманию, он имел глубокие национальные корни, обусловленные привычной иерархией ценностей, традициями культуры, быта и языка. В этом аспекте эмоциональное ощущение потери, грядущей катастрофы, подступающей бездны не были беспочвенной абстракцией. В России в те годы впервые ясно обозначились глобальные перемены в трактовке основополагающих понятий национального менталитета - пространства и времени.
Для России, отнесенной А.Тойнби по типу к традиционному обществу, пространство всегда было сопоставимо с Космосом. «Человек традиционного общества, видя мир как Космос, испытывает не просто очарование, для него мироздоние обладает святостью. В обществе современном (автор имеет в виду Западную Европу - М.Н.) мир рационален (десакрализован, лишен святости (...) Ощущая мир как Космос, человек чувствует себя как в уютном доме, за бпагополучие которого он отвечает. (...) Именно святость мира и включение в него человека порождают в традиционном обществе единую для всех этику.»(11) Исходная сакральность окружающего мира, свойственная русскому миропониманию, собственно и сформировала пространство России, русский пейзаж, всегда обладавший мощной притягательной силой для сердца и ума.
По словам Д,с Лихачева: «Широкое пространство всегда владело сердцами русских, Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная -это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. (...) Издавна русская культура считало волю и простор величайшим эстетическим и этическим благом для человека.»(12) В этих словах раскрыта «кровная» связь русского человека и природы, ощущаемой им одновременно как воплощение и грандиозное нерукотворное произведение Творца, полное божественной гармонии, связь, которую русская культура, включая Новое время, отразила во множестве литературных памятников. Такова природа и у Пушкина, по своему отразившего бесконечность русской земли, бесконечность пространства, возвышающегося над ней, поэзию простого. Мир перед его глазами - прообраз вселенной, подчиненной всеобщим законам жизни.
Неизменной в течение веков оставалась в России и трактовка времени, заданная Солнцем, Луной, сменами времен года, полевыми работами - время было циклическим и не разделенным на одинаковые отрезки.»(13) Жизнь определялась заходом и восходом солнца, дождями или засухами, урожаями или недородами. Эти природные циклические координаты были несравнимо важнее прямого конечного течения каждой отдельной жизни. Такому пониманию легко подобрать аналогии в древности - как известно, для античного миро часы так и остались малозначимой деталью быта. В XVIII - первой половине XIX в. основным местом, где образованная часть русского общество ежегодно проводила несколько месяцев (часто более полугода), была усадьба. Здесь обычно рождались дети, проходило их детство, здесь нередко оканчивался жизненный путь старшего поколения семьи, находившего последний приют в родовых усадьбах.
Итак, в эпоху символизма в России целостная образная картина мира, уходившая своими корнями в глубокую древность и имевшая определенную этническую и географическую привязку бесповоротно сменялась рациональной -дисперсной, мозаичной, составленной как коллаж из достаточно случайных понятий и закономерностей разных культур. Признаки этих коренных мировоззренческих перемен легко найти и в литературе, и в публицистике рубежа веков. В этой ситуации необходимо было найти собственную точку отсчета, обозначить некую константу русского бытия - ею и оказалась эпоха Пушкино, привлекавшая этической и культурной цельностью, утрата которой столь болезненно ощущалась в эстетике символизма. Вглядывание в пушкинское время, попытки постичь тайны его гармонии давали надежду на сохранение национальной идентичности.
Неразрывная связь культуры пушкинского времени (это словосочетание тоже сложилось в те годы) с усадьбой возбудила широкий и живой интерес к усадебным памятникам конца XVIII -первой трети XIX вв. Первые признаки этого интереса в розных областях искусства и литературы приходятся на рубеж веков.
Уже в 1895 г. к усадебной тематике обратился молодой художник С.Ю. Жуковский, для которого разнообразные виды усадеб стали в дальнейшем содержанием всей творческой жизни, К 1897 г. относятся живописные шедевры М.В. Якунчиковой-Вебер «Чехлы» и «Из окна старого дома», воспевшие классическую гармонию подмосковного Введенского. С 1898 года начинают появляться картины-элегии одного из крупнейших художников-символистов В.Э. Борисова-Мусатова, изображавшие кавалеров и дам в старинных платьях на фоне среднерусских усадебных пейзажей. В 1902-1903 г. появились его знаменитые полотно «Призраки» и «Водоем», навеянные красотой голицынской Зубриловки, к 1905 г. относятся эскизы к неосуществленным росписям особняка А.И. Дерожинской "Сон божества", "Осенний вечер", "Прогулка при закате», полностью построенные на вариациях усадебной темы. В 1901-1903 гг. серию усадебных пейзажей написал И.Э. Грабарь; в 1903 г. К.А. Сомов создал картину «Эхо прошедшего времени» _ портрет девушки в усадебном доме в платье Empire. Этот io?a?aiu, который безусловно может быть продолжен, неопровержимо свидетельствует о желании человека рубежа веков проникнуть в тайны усадебной гармонии пушкинского времени, ее органической срощенности с природой и образом жизни дедов и прадедов, наконец, попробовать самим пережить далекое, прошедшее. Недаром ток настойчив в русской живописи начала XX" в. мотив переодевания, так определенно стремление всмотреться в свои облик в старинном костюме.
Пушкинское время и образы его героев создают в сознании просвещенного человека вызывов критики о его полотнах. Обращаясь в письме к графу С.Д. Шереметеву художник так отрекомендовал свои взгляды: «Не найдете ли возможным разрешить мне писать в Вашем Астафьевском и Кусковском доме. Я большой любитель старины, в особенности пушкинского времени. Здесь она так явно выражена и дивно заботливо сохранена.(...) К сожалению, (..) мало истинно культурных и тонких людей, умеющих ценить эту святыню, не превращавших их (господские дома - М.Н.) в фабрики, а парки, где гулял Евгений Онегин - во дрова»(15)) О его картине «Разъезд» критик писал; «Вот старинный барский дом, неказистый на вид, но с пышным портиком - подъездом на колоннах; в окнах виднеются огни... Сразу воскресают перед нами времена Татьяны и Онегина и веет чем-то рыцарским, романтизмом старины, поэзией праздной беззаботной жизни минувшего столетия.»(10) О другом его полотне пресса курьезно сообщала: «Воспоминание» такая же старинная, барская, но только, по-видимому, запущенная усадьба. На скамье, но одной из прилегающих к дому аллей сидит что-то вроде Онегина.»(16)
Закономерно, что притягательные образы усадебной пушкинской эпохи нашли отражение и в литературе. Герой знаменитого рассказа Бунина «Антоневские яблоки», написанного в 1900 г. и проникнутого глубокой ностальгией по уходящей великой усадебной культуре XIX века, размышляет о прошедших в усадьбе счастливых, наполненных трудом и духовными поисками днях: «... вот журналы с именами Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение стихов из "Евгения Онегина". И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою...»(17)
Эта «старинная мечтательная жизнь», о которой грезили на рубеже веков, не могла не затронуть и архитектуру - своеобразное зеркало духовных устремлений эпохи и наиболее конкретное воплощение ее образа жизни. Впрочем, нельзя не сказать что своеобразный усадебный Ренессанс(18), пережитый Россией в начале XX в был не только следствием отмеченных тенденций в культуре, но и наступившей после 1905 г. относительной общественной и экономической стабильности. Об этих годах Г.П. Федотов писал: «Восьмилетие, протекшее между первой революцией и войной, во многих отношениях останется навсегда самым блестящим мгновением в жизни старой России. Точно оправившаяся от тяжелой болезни страна торопилась жить, чувствуя, как скупо сочтены ее оставшиеся годы. Промышленность переживала расцвет. Горячка строительства, охватившая все города, обещавшая подъем хозяйства, предлагавшая новый выход крестьянской энергии. Богатевшая Россия развивало огромную духовную энергию.»(19)
В этих условиях стало возможно возрождение широкого усадебного строительства. Пик интереса к усадьбе пушкинского времени как раз и пришелся на довоенные 1910-е годы. Это явление точно зафиксировала Анна Ахматова.
«Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.» .
Ее «Смуглый отрок» был написан в 1911 году.
Поэтизация мира усадьбы пушкинского времени в архитектуре обрела вполне конкретные формы апологии русского классицизма, ранее других выраженной членами столичного объединения «Мир искусства». Первым манифестом подобного рода стала статья A.M. Бенуа «Живописный Петербург»(20), опубликованная в 1902 г. Не без влияния этой публикации уже в следующем 1903 г. появились первые проекты построек в еще несуществующем неоклассическом стиле. Среди них обращала но себя внимание работа молодого архитектора И.А. Фомина(21), вскоре (в 1904 г.) выступившего в журнале «Мир искусства» с программной статьей «Московский классицизм»(22), в которой впервые (после нескольких десятилетий «усталости» от этого стиля) получило высокую профессиональную оценку зодчество московского классицизма и ампира.
Вот, как охарактеризовал его Фомин: «...Empire нашел у нас в России «подходящую почву». Empire стал «русским», «московским». Когда мы говорим «старинный русский барский дом» - мы говорим об Empire. С тех пор, кок мы пройдя школу Петра Великого, стали европейцами, нам сделался несколько чуждым наш русский стиль и мы, отставши от него, стали постепенно привыкать к ряду сменявших друг друга западных стилей, но ни один не ответил так складу русской натуры и характеру тогдашних бар, кок стиль «Empire» - простой, спокойный и величавый, лишенный вычурности и кривлянья.»(23)
Восхищение благородным лаконизмом и гармонией камерного московского ампира естественным образом совмещалось с преклонением перед культурой пушкинской эпохи, ведь послепожарный город как раз и был той чарующей усадебной пушкинской Москвой. Ю. Шамурин писал: «Певучая русская душа, своим лирическим светом превращающая в красоту и поэзию все, что дорого ей, полюбила «дворянские гнездо». Милыми стали мечтательные беседки среди дарка, колонки, выглядывающие из-за деревьев, ворота со львами и тинистые парка пруды. Идиллия усадеб связывалась именно с их романтическим обветшанием их насыщенностью воспоминаниями, их контрастом с шумом, сутолокой и деловитостью городов.»(24)
Заявленный в печати новый идеал в том же 1904 году обрел архитектурно-художественное воплощение - Фомин создал проект деревянной дачи в стиле ампир, в котором перед человеком начала XX в. предстал собирательный образ старинной барской усадьбы. Белокаменный цоколь, гладь обшитых потемневшими струганными досками стен, прорезанных вытянутыми окнами "ампирных" пропорций и обрамленных белыми колонками, грузный фронтон с традиционными ампирными венками и лентами, и наконец, открытая колоннада полуротонды, обращенная в сад - все эти составляющие общей композиции вскоре прочно вошли в число популярных приемов усадебного неоклассицизма, придовшего историческому процессу развития русской усадьбы внутреннюю законченность. Нельзя не согласиться в этом отношении с Т.П. Каждан; «Неоклассицизм завершал линию развития усадебной архитектуры XIX - начало XX века, возвращая ее «на круги своя», к истокам помещичьей культуры, создавая полную иллюзию традиционной идеальной усадебной среды, в которой могла органично и плодотворно функционировать и развиваться многообразная современная культурная жизнь кок в рамках традиций, так и по путям, определяемым новыми художественными течениями.»(25)
В процессе своеобразной «сакрализации» усадьбы, происходившей в русской культуре начала XX в., пушкинская тема играло весьма важную роль. Заказчики новых неоклассических усадебных ансамблей(причем не только дворянство, для которого Пушкин был «своим», но и купечество), пытаясь вновь сделать их приютами муз, искренне грезили о пушкинском времени, об усадьбах Онегина и Татьяны, о некогда спокойной и размеренной барской жизни. Однако, архитектурные формы новых усадеб могли быть связаны с поэзией Пушкина лишь опосредованно. Поразительно, но факт - в стихах поэта мы не найдем ни одного сколько-нибудь подробного описания внешнего вида усадебных построек. Архитектурные изыски мало интересовали поэта, гораздо важнее была для него духовная суть усадебной жизни, ее связь с природой, «преданьями милой старины», ее несуетность и уединенность, оставлявшая место раздумьям о самом главном - любви, жизни, смерти. Проиллюстрируем это стихотворными строками.
«Как счастлив я, когда могу покинуть Докучный шум столицы и двора И убежать в пустынные дубравы, На берега сих молчаливых вод.»
«Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали села; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный запущенный сад,
Приют задумчивых дриад.
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе умной старины.»
«Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.»
«Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей...»
«От скуки, столь разнообразной,
Меня зовут холмы, луга,
Тенисты клены огорода,
Пустынной речки берега
И деревенская свобода.»
Нетрудно заметить, что взгляд поэта, быстро скользнув по главному дому, всегда уносится в живописные усадебные окрестности - луга, поля, холмы и перелески, гораздо больше говорившие его сердцу и уму. Это не удивительно, ведь жизнь в деревне Пушкин воспринимал не как случайный прохожий, прилежно живописующий виденное, а как неотъемлемую часть своего внутреннего бытия, а потому его взгляд чаще всего направлен «изнутри» усадебного мира вовне - недаром многие стихи поэта кажутся зарисовками из окна его дома в Михайловском.
Так построено и знаменитое «Вновь я посетил тот уголок земли...» и описания усадеб в прозаических произведениях. В «Романе в письмах» читаем: «Старый дом на горе, сад, озеро, рощи сосновые, все это осенью и зимой, конечно, немного печально, но зато весной и летом должно казаться земным раем.» Чрезвычайно скупы и описания усадеб в повести «Дубровский». Об усадьбе Троекурова: «... над густой зеленью рощи возвышалось зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома - на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня...»; об усадьбе Дубровского: «... влево но открытом месте серенький домик с красной кровлею.» Однако, и эта краткость закономерна, поскольку Пушкин обращался к образной памяти своих современников, для которых таких условных, почти знаковых, определений было достаточно для создания в воображении целостного представления об описанных усадьбах.
И тем не менее, несмотря на отсутствие подробных словесных описаний, в сознании каждого русского человека с детство жили образы усадьбы Онегина, дома Лариных и окружавшего их пейзажа. Конечно, их конкретный облик у каждого был свой, родившийся из собственных зрительных впечатлений, но всех их объединяла трудно передаваемая в словах общность, позволявшая без труда почувствовать фальшь или соответствие образам пушкинской поэмы, ставшим в начале XX в. популярными архитектурными метафорами.
По словам замечательного исследователя русских усадеб А.Н. Греча в подмосковном Петровском (Дурневе) «сбоку от главного здания стоял флигелек с колоннами - типичный «Ларинский домик», прямо готовый для декорации.»(26) Сходные сравнения рождались и в воображении непревзойденного мемуариста художника Владимира Милошевского при описании Холомков князей Гагариных: «Онегиноларинский пейзаж! Мягкий по своим негромким, но ласкающим формам!»(27)
Аналогии с пушкинскими образами возникали у обитателей подмосковного имения Осташево - у сына К.Р., великого князя Олега Константиновича:
Уж ночь надвинулась.
Усадьба засыпает...
Баюкает меня рой милых впечатлений,
И сон навеяла тень сонной старины,
И вспомнился мне пушкинский Евгений В усадьбе Лариных средь той же тишины. Такой же точно дом, такие же каморки, Портреты на стенах, шкалы во всех углах, Диваны, зеркала, фарфор, игрушки, горки И мухи сонные на белых потолках.» (1912-1913 гг.)
Эстетическая приверженность идеализированной «онегино-ларинской» России-не крепостнической, а родной, домашней, опоэтизированной творческого и представлял собой традиционную симметричную трехчастную композицию из основного объема с портиками под фронтоном и боковых крыльев, соединенных пониженными переходами. Сходные приемы развивали в своих усадебных постройках Ф.О Шехтель (Горки), В.Д. Адамович (Иславское), А.Э. Эрихсон (Любвино), И.В, Жолтовский (Липки-Алексейск, Бережки, Лубенкино), А.Е.Белогруд (Парафиевко и Качановка), И.А. Фомин (Холомки) и другие.
Как и все перечисленные усадебные постройки, главный дом в имении князя А.Г. Гагарина Холомки Псковской губернии, выстроенный Фоминым в 1912-1913 гг., имевший компактный объем хороших пропорций с шестиколонным портиком но главном фасаде и открытой полуротондой на парковом, воплощал целостное представление о классической усадьбе конца XVIII - начало XIX вв. Выдающийся советский историк искусства М.А. Ильин писал об этой постройке: « Гений Кваренги витает над этим строгим зданием.»(29). Действительно, фоминский дом, наряду с домами Жолтовского, Шехтеля, Эрихсоно, удивительно точно соответствовал устойчивому образу русской усадьбы, сложившемуся в национальном сознании.
Лаконизм гармоничных классических композиций этих построек очевидно перекликался с усадебными домами на полотнах В.Э. Борисова-Мусатова. Их образное родство симптоматично - оно обнажает важную черту неоклассицизма 1900-1910-х годов, все же более склонного к воплощению современной мечты о старинной усадьбе, очищенной воображением от прозаических подробностей, чем к ее конкретно-исторической стилизации.
Помимо рафинированных ансамблей, возведенных тонкими стилистами, подлинными профессионалами, сознательно воскрешавшими дух усадеб пушкинского времени, в России в те годы появилось немало более скромных неоклассических усадебных домов. Например, в Московской губернии - в Дубках графини Ливен, в Курской губернии - в Макаровке А.Н. Смецкого, в Лебяжьем Г.А. Новосильцева, в Фитиже Стремоуховых30 и т.д. Их знакомые формы выражали многообразие эстетических и художественных переживаний своего времени в форме «онегино-ларинской» усадьбы - воплощенной мечты и недостижимого идеала эпохи - но «пересказанной» языком своего времени и одухотворенной современным искусством.
Не единичны и характерны для начала XX в. были и реконструкции старых ампирных построек. Был перестроен с возможным сохранением классического облика главный дом старинной подмосковной Знаменское-Губайлово. Прелестный классический усадебный дом П.В. Лопухина во Введенском под Звенигородом был выстроен заново, но также с сохранением первоначального облика. («Старый дом был деревянный - его не так давно сломали, и на его месте последний владелец Введенского, граф Гудович, возвел почти такой же - каменный.»(31))
Образ ампирной усадьбы, усадьбы пушкинского времени был в конце 1900-1910-е годы перенесен и в дачное строительство. Не обладая возможностями содержать крупное поместье, средний класс, интеллигенция создавали свои загородные дачи в формах прежних усадеб. Вот как описывал одну из таких дач Бунин: «Двор дачи, похожей на усадьбу, был большой. Справа от въезда стояла пустая конюшня с сеновалом в надстройке, потом длинный флигель для прислуги, соединенный с кухней, из-за которой глядели березы и липы, слева, но твердой, бугристой земле, просторно росли старые сосны, на лужайках между ними роднимались гигантские шаги и качели, дальше, уже у стены леса, была ровная крокетная площадка. Дом тоже большой, стоял как раз против въезда, за ним большое пространство занимало смешение леса и сада с мрачно-величавой аллеей древних елей, шедшей посреди этого смешения от заднего балкона к купальне и пруду.»(32)
Аналогичное впечатление, например, производила дача художника Жуковского в Тверской губернии: « Приближаясь к даче, где жил Станислав Юлианович, я увидела большой дом, окрашенный в желтый цвет.(...) Дом произвел на меня впечатление помещичьей усадьбы. Но специфическая помещичья обстановка отсутствовала. Запомнились большие комнаты с холстами и подрамниками.»(33)
Помимо содержательной привлекательности, тяги к эмоциональному и зрительному «переодеванию», как можно более реальному погружению в мир усадеб пушкинского времени, - мир родной, с детства знакомый по строкам «Евгения Онегина», их постройки обладали еще одним, весьма важным для большинства дачевладельцев достоинством. Пушкинские усадьбы, будь то дом Лариных с «полкой книг и диким садом», будь то дом в Михайловском самого Пушкино были очень скромны по своим архитектурным формам. Благодаря этому качеству, их нетрудно было воспроизвести в новых, чаще всего деревянных, дачных домиках 1910-х годов.
Такого рода постройки удачно иллюстрирует прелестный деревянный дом в стиле провинциального ампира в подмосковной Удельной - с простым четырехколонным портиком, некогда открытой верандой на колонках, белыми изразцовыми печами и высокими потолками. Это дача Л.А. Тамбурер, близко знавшей семью И.В. Цветаева и его дочерей.34 Построивший ее в 1908-1909 гг., известный зодчий Иван Владиславович Жолтовский, снискавший широкое признание еще в дореволюционной России, по свидетельству очевидцев, впоследствии не раз интересовался: «Как там мой «ларинский» дом?»
А вскоре цепь ооссииских катастроф, из которых, возможно, самой крупной, неизжитой до сих пор, было культурная катастрофа, полностью уничтожившая онегино-ларинскую Россию, унесла в небытие и «лоринские» домики рубежа веков и их прекрасные прототипы. От них остался лишь слабый след и «выборочная» в силу обстоятельств, память, обусловившая безграничное, ортодоксальное даже порой экзальтированное поклонение литературе и искусству пушкинского времени», пережитое нами в советский период и напрямую унаследованное от дореволюционного десятилетия.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бунин И.А. Думая о Пушкине.//Бунин И.А. Собр. соч. Т,6. М., 1988, С. 619.
2. Там же. С.620.
3. Там же. С.621.
4. Долгополов Л. Но рубеже веков. О русской литературе конца XIX - начала XX века. Л.,1985. С.275.
5. Осоргин М.А. Времена. Екатеринбург, 1992. С.535.
6. Федотов Г.П. Судьба и грехи русского народа. Т.1.СПб.,1991. с. 179
7. Там же С. 143.
8. Горелов М.М. Станислав Юлианович Жуковский. Жизнь и творчество. 1875-1944. М., 1982. С. 150,
9. Введение в 1886 г. французским поэтом Жаном Мореасом термина «символизм» (в программном произведении «Манифест символизма»), фактически, завершило процесс самоопределения нового художественного течения, признаки которого появились в искусстве Западной Европы еще в 1850-1860-х годах. Стихотворные опусы Бодлера, оперы Вагнера, живопись прерафаэлитов, философские идеи Д.Рескино, многообразная деятельность У.Моррисо - вот вехи, способствовавшие формированию основ художественного мышления символизма. Постоянное внимание к западноевропейской культурной жизни, характерное для всей русской культуры второй половины XIX в., способствовало быстрому укоренению его идей на русской почве, обусловило «предрасположенность» к нему многих русских художников, литераторов, музыкантов, архитекторов. В Россию идеи символизма проникали и осваивались как бы в нескольких содержательных регистрах. Кок способ художественного мышления французский символизм воспринимался главным образом через литературу - от Бодлера до Валери, как принципы визуально-пластической формы - через живопись Пюви де Шованно, Моро, Гогена, Редоно и других художников, а наиболее широко и массово - через прикладную графику, в том числе, плакат. В конце 1880-х годов В.С.Соловьевым были написаны сочинения «Красота в природе» и «Общий смысл искусство», заложившие основы теории русского символизма. В 1893 г. появился первый манифест русского литературного символизма - им стало брошюра Д.С.Мережковского «О принципах упадка и о новых течениях в современной русской литературе», содержавшая тексты двух лекций писателя, прочитанных в 1892 г.; с 1894 г. В.Я. Брюсов уже издает сборники «Русские символисты». В 1890 - 1900-е годы тематика символизма широко вошло в русскую живопись - в роботы М.В.Нестерово, А.И.Куинджи, В.М.Васнецова, М.А.Врубеля, М.В.Якунчиковой, В.Э. Борисова-Мусотова и других художников. В 1910 г. Андрей Белый опубликовал свою книгу «Символизм», наиболее полно и точно определившую мировоззренческие основы этого художественного течения. Несмотря но уже раздававшиеся в тот период голоса о закате символизма, А. Блоку в те годы еще виделись перспективы в будущем. Приведенные даты позволяют сориентировать это направление в историческом контексте культуры России.
10. Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский.// Полн. Собр. Соч. Т.ХII. М.1914. С.270.
11. Кара-Мурза С. Россия: что значит «не быть Западом»?// Наш современник, 1997, № 9, с.125, 127-128.
12. Лихачев Д.С. Просторы и пространство.// Лихачев Д.С. Избранное. СПб., LOGOS, 1997. С.472, 475.
13. Коро-Мурза С. Указ соч., с. 128.
14. Нащокина М.В. Указ.соч., с. 2.
15. Романов Н. XXXI Передвижная выставка в Москве.//Научное слово. Кн.5. 1903. С. 153.
16. Эрч. Отголоски дня. ХХХI Передвижная выставка картин.//Московский листок, 1903, 13 апреля.
17. Бунин И.А. Антоновские яблоки.// Указ соч. Т.2. М.,1987. С.168.
18. Нащокина М.В. Неоклассические усадьбы Москвы.// Русская усадьба. Сб. ОИРУ 3(19). М.,1997. С.73.
19. Федотов Г.П. Указ.соч. С. 170.
20. Бенуа А.Н. Живописный Петербург.// Мир искусства, 1902,т.7, № 1-6, Хроника, с. 1-5.
21. Нащокина М.В. Иван Фомин: поворот к неоклоссике.// Архитектура мира. Вып.7. М.,1998. С.104-105.
22. Фомин И.А. Московский классицизм.(Архитектура в Москве в эпоху Екатерины II и Александра I).// Мир искусства, 1904, № 7. С.149-198.
23. Там же. С. 188.
24. Шамурин Ю.И. Подмосковные. М., 1912. С.4.
25. Каждон Т.П. Художественный мир русской усадьбы. М.,1997. С.272.
26. Греч А.Н. Венок усадьбам.// Памятники Отечество. Вып.32. М.,1995. С.9.
27. Милашевский В.А. Вчера, позавчера... Воспоминания художника. М., 1980. С.277.
28. Россия в ее прошлом и настоящем. М., 1914-1915. Р.Х. [с.54-55.]. Принадлежность построек творчеству И.В. Рыльского установлено автором, в цветной вкладке «Русской усадьбы. № 4» имя И.В. Жолтовского указано ошибочно.
29. Ильин М.А. Иван Александрович Фомин. М., 1946. С. 18.
30. Холодова Е. Усадьбы Курской губернии. Историко-орхитектурные очерки. // Библиотечка «Славянского дома» 2 - 1997.
31. Греч А.Н. Указ. соч. С.18.
32. Бунин И.А. Зойка и Валерия,// Указ. соч. Т.5. С.321.
33. Цит. по: Горелов М.М. Указ. соч. С. 101.
34. Синеоково Т.Л. Удельная до и после... Удельная, 1994. С.16.
В мировой литературе есть очень небольшое количество произведений, про которые можно сказать: описывая современную себе эпоху, они одновременно влияют на нее, создавая историю заново. Пушкинский «Евгений Онегин» по праву входит в число этих немногих «золотых» сочинений человеческой мысли, ставших не только подробнейшей «энциклопедией русской жизни», но и своеобразным манифестом первых представителей пробудившегося общественного самосознания.
Работать над «Евгением Онегиным» Пушкин начал еще в 1823 году в Кишиневе, а закончил свой труд в 1831 году, затратив на создание романа в общей сложности 7 лет 4 месяца и 17 дней своей жизни. Столь длительная и кропотливая работа над этим произведением оправдала себя. «Евгений Онегин» стал центральным и едва ли не самым выдающимся пушкинским творением.
Сам Пушкин, задумывая это произведение, мечтал создать повествование о судьбе героя, способное стать отражением социальной жизни русского общества. Автору удалось воплотить свой замысел в жизнь, и «Евгений Онегин» стал настоящей панорамой российской действительности девятнадцатого века.
От внимания автора не ускользает ни одна, даже самая незаметная сторона жизни русского общества, он обращает свой взор буквально на все, от высшего петербургского света до крепостных крестьян. Поэтому из девяти глав романа мы легко можем узнать и об общественной жизни того времени (театры, балы, литературные общества), и о народных традициях, таких, например, как святочные гадания, и даже о том, какие балерины были самыми известными в те годы. Автор подробно описывает природу тех мест, где разворачивается действие романа, обращая внимание на смену времен года и окружающие ландшафты.
Такой энциклопедический охват действительности оказался возможен благодаря особому, новому в литературе приему Пушкина — присутствию в романе образа автора. Автор-повествователь выступает здесь в разных лицах: он и добрый приятель Онегина, и покровитель, и защитник Татьяны, и поэт, и свидетель событий, происходящих в романе. Его образ помогает расширить рамки произведения от сюжетных до общеисторических, сделать роман более насыщенным. Кроме того, сознание героя не может вместить в себя всю многогранность жизни, поэтому именно авторские комментарии в лирических отступлениях выполняют особую функцию в создании знаменитой «энциклопедии русской жизни». Именно автор размышляет о русских писателях, о романтизме, сентиментализме и классицизме, вспоминает свое прошлое, какие-то биографические подробности своих современников и т. д.
Лирические отступления, подробные описания жизни людей делают «Евгения Онегина» настоящим историческим романом. Только вместо знаменитых личностей той эпохи там действуют обычные средние люди, которые, тем не менее, достойны стать лицом своего времени. Таким образом, через лирические отступления и образы главных героев мы можем и сейчас во всех подробностях представить себе пушкинскую эпоху и людей, живших тогда.
Наиболее ярок в этом отношении образ Евгения Онегина. Ведь именно на его примере Пушкин показал «отличительные черты молодежи девятнадцатого века»: «мечтам невольная преданность, неподражательная странность, и резкий охлажденный ум». В этом образе также отразилась трагическая судьба лучших людей той эпохи — дворянской интеллигенции, чья общественная роль стала сходить на нет после восстания декабристов. Важнейшей приметой духа времени предстает в произведении и настроение героя — его разочарованность, отсутствие дела и цели в жизни.
Такое состояние души человека не было редкостью в пушкинские времена. Во многом подобные люди определяли дух этой эпохи, становясь основной ее характеристикой. Таким образом, можно сделать следующий вывод: изображая Онегина, Пушкин обращает внимание на закономерность, характерную для множества его современников, и показывает в одном-единствен- ном образе всю свою эпоху.
Пушкинская эпоха была интересным и противоречивым временем, однако писатель смог отобразить ее в своем романе во всей сложности и многогранности. Поэтому не зря говорят, что по «Евгению Онегину» можно изучать девятнадцатый век, как по учебнику истории.