А зори здесь тихие. Повесть, которая принесла своему автору, Борису Львовичу Васильеву настоящую известность. Написанная в 1969 году, она практически сразу была напечатана в журнале «Юность». Уже через год произведение перенеслось на сцену театра. В 1970 году повесть «А зори здесь тихие…» была экранизирована. В данной повести автор разворачивает перед читателем историю о военной операции, которая завязалась в одном из русских лесов. Отправившись на дело, бойцы во главе со старшиной обнаруживают, что немцы превосходят их в числе.

Отряд остается без подкрепления, они обречены на смерть: кто-то поддается страху, кто-то мужественно защищает родной край. Но дело в том, что все бойцы, кроме старшины, женщины. Теряя каждую из своих «солдаток», одну за другой, главный герой повести, старшина, с горечью думает о противоестественности происходящего. Женщины, которые погибают от рук неприятеля, должны быть совсем в другом месте, в семье, рожать и воспитывать детей. Эта мысль, которая репризой повторяется в произведении и является, главной мыслью автора.

Борис Васильев поднимает темы трусости, героизма, долга, но и задается проблемой «женщина и война». И эта проблема наталкивает читателя на проблему еще большую, ведь женщина в этом произведении является синонимом жизни, продолжательницей рода.

«А зори здесь тихие…» краткое содержание

Пополнение

Шел жаркий май 1942 года. На 171-м железнодорожном разъезде главным был старшина Федот Васков. Васков в возрасте 32 лет, он одинок, так как жена сбежала с любовником, а маленький сынок умер. Бойцы постоянно сменялись, потому что место это было спокойное, солдаты пили самогон и гуляли с местными женщинами. Федот Евграфыч требует прислать к нему непьющих и «не гулящих» - в ответ начальство присылает отряд молодых зенитчиц.

Старшина Васков не знает как себя вести с молодыми женщинами, на любое замечание они отвечают хихиканьем, «на всех фронтах» сушат белье, а то и вовсе лягут загорать в чем мать родила. Главная в первом отделении взвода Маргарита Осянина. Вышла первой замуж из класса, а вдовой осталась на второй день войны. У Риты остался маленький сын Альберт, которого за два месяца до войны она отправила к родителям в деревню.

Смерть мужа делала её какой-то особенной среди остальных девушек, она оставалась самой суровой среди них. Когда среди девушек появляется Женя Комелькова, особенность Риты исчезает. За год до того, как Женя оказалась здесь, немцы расстреляли всю ее семью. Она видела это своими глазами, из дома напротив, где ее спрятала соседка-эстонка. Несмотря на большую потерю, Женя смеется и улыбается, она очень красивая, стройная, с длинными волосами. Женя и Рита становятся подругами.

Отряд выдвигается

Через некоторое время становится ясно, что не зря Рита попросила перевести свой взвод именно сюда. Каждые три дня, Осянина самовольно убегает куда-то после ужина и возвращается с рассветом. В одно из таких путешествий, утром, Рита видит двух немцев, что идут в лес. Она будит Васкова, тот сообщает начальству и принимает решение выдвигаться, чтобы выследить неприятеля: одного из немцев убить, одного взять в плен для расспроса. С собой он берет: Женю, Риту, Лизу Бричкину, Соню Гурвич и Галю Четвертак.

Отряд выдвигается, идет по короткой тропе. Васков правильно догадывается, что немцы пойдут длинной тропой, а сам ведет девчат короткой дорогой, через топь, к озеру Вопь. Расположившиеся в засаде, старшина и девчата наконец-то дожидаются немцев. Но когда немцы выходят на берег, Федот Васков должен решать в голове большую задачу: на берег вышло не двое, а шестнадцать немцев.

Ждем подкрепления

Лизу Бричкину отправляют обратно в деревню, сообщить начальству, что срочно требуется подкрепление. Лиза, дочь лесника, бежит, думая о своей прошлой жизни, которая прошла в заботах о больной матери, и о чувстве к старшине Васкову. Она пропускает нужное место, оступается и погибает в болоте. В это время, старшина и остальные девушки, еще не знают об этом. Они должны тянуть время: прикидываясь лесорубами, они жгут костры, валят деревья.

Когда бойцы двинулись дальше, Васков обнаруживает, что забыл свой кисет с табаком. Веселая Соня решает вернуться за ним, тем более по этой тропе они проходили уже два раза. На свою беду, Соня встречает немцев, которые ее убивают. Старшина и Женя выслеживают двух немцев и мстят за Соню. Вскоре они обстреливают неприятельский отряд, но ранят только одного.

Во время обстрела Галя четвертак, бывшая студентка библиотечного техникума, попавшая на фронт из-за романтических представлений, поддается страху. Она в ужасе от смерти Сони, но Васков не видит этого. Он берет ее с собой, сажает в засаду, и когда наступает удачный момент, чтобы расстрелять неприятеля, Галя выдает себя, немцы убивают ее. Старшина уводит за собой немцев, чтобы спасти оставшихся в живых Женю и Риту. Васкова ранят в руку. Он находит избушку, стоянку врага, убивает еще одного немца. На своем пути, около болота, он замечает юбку Бричкиной и понимает, что девушка увязла в болоте, помощи не будет.

Последний бой

Выжившие Женя с Ритой встречаются с Федотом на берегу как сестры с братом. Они обнимаются, плачут, старшина рассказывает девушкам о смерти Лизы и том, что их ждет последний бой, нельзя подпустить врага к железной дороге. Девушки готовы к этому. В неравном бою немцы сначала ранят Риту, а пока Васков прячет ее, погибает Женя. Рита понимает, что не выживет и сознается Васкову, куда она бегала по ночам: недалеко от разъезда, в городе живет ее мать, с маленьким сыном Риты. Женщина просит Федота позаботиться о малыше. Не желая умирать в муках, Рита стреляет себе в висок.

Васков, оставшийся один, сначала хоронит Риту и Женю. А потом отправляется в избушку, стоянку немцев. Он убивает одного немца, а остальные четверо сдаются в плен. Неприятель просто не мог представить, что старшина был один. А сам старшина, связывая последнего немца, с горечью обещал убить каждого, за пять девочек, которых они погубили. Завершается повесть жизнеутверждающим эпилогом. Проходит много лет. Старый Федот Евграфыч и Альберт Федотыч привозят на могилу Риты мраморную плиту.

На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться, Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки.

Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и Мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.

А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати дворах оставалось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Три дня солдаты отсыпались и присматривались; на четвертый начинались чьи-то именины, и над разъездом уже не выветривался липкий запах местного первача.

Комендант разъезда, хмурый старшина Васков, писал рапорты по команде. Когда число их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной выговор и сменяло опухший от веселья полувзвод. С неделю после этого комендант кое-как обходился своими силами, а потом все повторялось сначала настолько точно, что старшина в конце концов приладился переписывать прежние рапорты, меняя в них лишь числа да фамилии.

Чепушиной занимаетесь! - гремел прибывший по последним рапортам майор. - Писанину развели! Не комендант, а писатель какой-то!…

Шлите непьющих, - упрямо твердил Васков: он побаивался всякого громогласного начальника, но талдычил свое, как пономарь. - Непьющих и это… Чтоб, значит, насчет женского пола.

Евнухов, что ли?

Вам виднее, - осторожно говорил старшина.

Ладно, Васков!.. - распаляясь от собственной строгости, сказал майор. - Будут тебе непьющие. И насчет женщин тоже будут как положено. Но гляди, старшина, если ты и с ними не справишься…

Так точно, - деревянно согласился комендант. Майор увез не выдержавших искуса зенитчиков, на прощание еще раз пообещав Васкову, что пришлет таких, которые от юбок и самогонки нос будут воротить живее, чем сам старшина. Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за три дня не прибыло ни одного человека.

Вопрос сложный, - пояснил старшина квартирной своей хозяйке Марии Никифоровне. - Два отделения - это же почти что двадцать человек непьющих. Фронт перетряси, и то - сомневаюсь…

Опасения его, однако, оказались необоснованными, так как уже утром хозяйка сообщила, что зенитчики прибыли. В тоне ее звучало что-то вредное, но старшина со сна не разобрался, а спросил о том, что тревожило:

С командиром прибыли?

Не похоже, Федот Евграфыч.

Слава богу! - Старшина ревниво относился к своему комендантскому положению. - Власть делить - это хуже нету.

Погодите радоваться, - загадочно улыбалась хозяйка. - Радоваться после войны будем, - резонно сказал Федот Евграфыч, надел фуражку и вышел.

И оторопел: перед домом стояли две шеренги сонных девчат. Старшина было решил, что спросонок ему померещилось, поморгал, но гимнастерки на бойцах по-прежнему бойко торчали в местах, солдатским уставом не предусмотренных, а из-под пилоток нахально лезли кудри всех цветов и фасонов.

Товарищ старшина, первое и второе отделения третьего взвода пятой роты отдельного зенитно-пулеметного батальона прибыли в ваше распоряжение для охраны объекта, - тусклым голосом отрапортовала старшая. - Докладывает помкомвзвода сержант Кирьянова.

Та-ак, - совсем не по-уставному сказал комендант. - Нашли, значит, непьющих…

Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали доски, держали, где велел, и трещали как сороки. Старшина хмуро отмалчивался: боялся за авторитет.

Из расположения без моего слова ни ногой, - объявил он, когда все было готово.

Даже за ягодами? - бойко спросила рыжая. Васков давно уже приметил ее.

Ягод еще нет, - сказал он.

А щавель можно собирать? - поинтересовалась Кирьянова. - Нам без приварка трудно, товарищ старшина, - отощаем.

Федот Евграфыч с сомнением повел глазом по туго натянутым гимнастеркам, но разрешил:

Не дальше речки. Аккурат в пойме прорва его. На разъезде наступила благодать, но коменданту от этого легче не стало. Зенитчицы оказались девахами шумными и задиристыми, и старшина ежесекундно чувствовал, что попал в гости в собственный дом: боялся ляпнуть не то, сделать не так, а уж о том, чтобы войти куда без стука, не могло теперь быть и речи, и, если он забывал когда об этом, сигнальный визг немедленно отбрасывал его на прежние позиции. Пуще же всего Федот Евграфыч страшился намеков и шуточек насчет возможных ухаживаний и поэтому всегда ходил, уставясь в землю, словно потерял денежное довольствие за последний месяц.

Да не бычьтесь вы, Федот Евграфыч, - сказала хозяйка, понаблюдав за его общением с подчиненными. - Они вас промеж себя стариком величают, так что глядите на них соответственно.

Федоту Евграфычу этой весной исполнилось тридцать два, и стариком он себя считать не согласился. Поразмыслив, он пришел к выводу, что все это есть меры, предпринятые хозяйкой для упрочения собственных позиций: она-таки растопила лед комендантского сердца в одну из весенних ночей и теперь, естественно, стремилась укрепиться на завоеванных рубежах.

Ночами зенитчицы азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим немецким самолетам, а днем разводили бесконечные постирушки: вокруг пожарного сарая вечно сушились какие-то их тряпочки. Подобные украшения старшина считал неуместными и кратко информировал об этом сержанта Кирьянову:

Демаскирует.

А есть приказ, - не задумываясь, сказала она.

Какой приказ?

Соответствующий. В нем сказано, что военнослужащим женского пола разрешается сушить белье на всех фронтах.

Комендант промолчал: ну их, этих девок, к ляду! Только свяжись: хихикать будут до осени…

Дни стояли теплые, безветренные, и комара народилось такое количество, что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка - это еще ничего, это еще вполне допустимо для военного человека, а вот то, что вскоре комендант начал на каждом углу хрипеть да кхекать, словно и вправду был стариком, - вот это было совсем уж никуда не годно.

А началось все с того, что жарким майским днем завернул он за пакгауз и обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для приличия, так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу пришлось пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он кашлять на каждом углу, будто коклюшный.

А эту Осянину он еще раньше выделил: строга. Не засмеется никогда, только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему серьезными остаются. Странная была Осянина, и поэтому Федот Евграфыч осторожно навел справочки через свою хозяйку, хоть и понимал, что той поручение это совсем не для радости.

Вдовая она, - поджав губы, через день доложила Мария Никифоровна. - Так что полностью в женском звании состоит: можете игры заигрывать.

Старшина промолчал: бабе все равно не докажешь. Взял топор, пошел во двор: лучше нету для дум времени, как дрова колоть. А дум много накопилось, и следовало их привести в соответствие.

Серия «100 главных книг»

В оформлении переплета использованы фотографии: Анатолий Гаранин, Олег Кнорринг, С. Альперин, Ярославцев / РИА Новости; Архив РИА Новости

Фотография снайпера Розы Шаниной на корешке: фонд ГБУК «Архангельский краеведческий музей»

© Васильев Б.Л, наследники, 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

А зори здесь тихие…

1

На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый, длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться. Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки.

Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.

А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати дворах осталось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Три дня солдаты отсыпались и присматривались; на четвертый начинались чьи-то именины, и над разъездом уже не выветривался липкий запах местного первача.

Комендант разъезда хмурый старшина Васков писал рапорты по команде. Когда число их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной выговор и сменяло опухший от веселья полувзвод. С неделю после этого комендант кое-как обходился своими силами, а потом все повторялось сначала настолько точно, что старшина в конце концов приладился переписывать прежние рапорта, меняя в них лишь числа да фамилии.

– Чепушиной занимаетесь! – гремел прибывший по последним рапортам майор. – Писанину развели. Не комендант, а писатель какой-то!

– Шлите непьющих, – упрямо твердил Васков: он побаивался всякого громогласного начальника, но талдычил свое, как пономарь. – Непьющих и, это… Чтоб, значит, насчет женского пола.

– Евнухов, что ли?

– Начальству виднее, – осторожно говорил старшина.

– Ладно, Васков, – распаляясь от собственной строгости, сказал майор. – Будут тебе непьющие. И насчет женщин будет как положено. Но гляди, старшина, если ты и с ними не справишься…

– Так точно, – деревянно согласился комендант.

Майор увез не выдержавших искуса зенитчиков, на прощание еще раз пообещав Васкову, что пришлет таких, которые от юбок и самогонки нос будут воротить живее, чем сам старшина. Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за две недели не прибыло ни одного человека.

– Вопрос сложный, – пояснил старшина квартирной своей хозяйке Марии Никифоровне. – Два отделения – это же почти что двадцать человек непьющих. Фронт перетряси, и то сомневаюсь…

Опасения его, однако, оказались необоснованными, так как уже утром хозяйка сообщила, что зенитчики прибыли. В тоне ее звучало что-то вредное, но старшина со сна не разобрался, а спросил о том, что тревожило:

– С командиром прибыли?

– Не похоже, Федот Евграфыч.

– Слава богу! – Старшина ревниво относился к своему комендантскому положению. – Власть делить – это хуже нету.

– Погодите радоваться, – загадочно улыбнулась хозяйка.

– Радоваться после войны будем, – резонно сказал Федот Евграфович, надел фуражку и вышел на улицу.

И оторопел: перед домом стояли две шеренги сонных девчат. Старшина было решил, что спросонок ему померещилось, поморгал, но гимнастерки на бойцах по-прежнему бойко торчали в местах, солдатским уставом не предусмотренных, а из-под пилоток нахально лезли кудри всех цветов и фасонов.

– Товарищ старшина, первое и второе отделения третьего взвода пятой роты отдельного зенитно-пулеметного батальона прибыли в ваше распоряжение для охраны объекта, – тусклым голосом отрапортовала старшая. – Докладывает помкомвзвода сержант Кирьянова.

– Та-ак, – совсем не по-уставному протянул старшина. – Нашли, значит, непьющих…

Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали доски, держали, где велел, и трещали, как сороки. Старшина хмуро отмалчивался: боялся за авторитет.

– Из расположения без моего слова ни ногой, – объявил он, когда все было готово.

– Даже за ягодами? – робко спросила плотненькая: Васков давно уже приметил ее, как самую толковую помощницу.

– Ягод еще нет, – сказал он. – Клюква разве что.

– А щавель можно собирать? – поинтересовалась Кирьянова. – Нам без приварка трудно, товарищ старшина. Отощаем.

Федот Евграфыч с сомнением повел глазом по туго натянутым гимнастеркам, но разрешил:

На разъезде наступила благодать, но коменданту от этого легче не стало. Зенитчицы оказались девахами шумными и задиристыми, и старшина ежесекундно чувствовал, будто попал в гости в собственный дом: боялся ляпнуть не то, сделать не так, а уж о том, чтобы войти куда без стука, теперь не могло быть и речи, и если он забывал когда об этом, сигнальный визг немедленно отбрасывал его на прежние позиции. Но пуще всего Федот Евграфыч страшился намеков и шуточек насчет возможных ухаживаний и поэтому всегда ходил уставясь в землю, словно потерял денежное довольствие за последний месяц.

– Да не бычьтесь вы, Федот Евграфыч, – сказала хозяйка, понаблюдав за его общением с подчиненными. – Они вас промеж себя старичком величают, так что глядите на них соответственно.

Федоту Евграфовичу этой весной исполнилось тридцать два, и стариком он себя считать не согласился. Поразмыслив, он пришел к выводу, что все эти слова есть лишь меры, предпринятые хозяйкой для упрочения собственных позиций: она таки растопила лед комендантского сердца в одну из весенних ночей и теперь, естественно, стремилась укрепиться на завоеванных рубежах.

Ночами зенитчицы азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим немецким самолетам, а днем разводили бесконечные постирушки: вокруг пожарного сарая вечно сушились какие-то тряпочки. Подобные украшения старшина счел неуместными и кратко информировал об этом сержанта Кирьянову:

– Демаскирует.

– А есть приказ, – не задумываясь, сказала она.

– Какой приказ?

– Соответствующий. В нем сказано, что военнослужащим женского пола разрешается сушить белье на всех фронтах.

Комендант промолчал: ну их, этих девок, к ляду! Только свяжись – хихикать будут до осени…

Дни стояли теплые, безветренные, и комарья народилось такое количество, что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка – это еще ничего, это еще вполне допустимо для военного человека, а вот то, что вскоре комендант начал на каждом углу хрипеть и кхекать, словно и вправду был стариком, – вот это было совсем уж никуда не годно.

А началось все с того, что жарким майским днем завернул он за пакгауз и обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще и восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для приличия, так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу пришлось пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он кашлять на каждом углу, будто коклюшный.

А эту Осянину он еще раньше выделил: строга. Не засмеется никогда, только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему серьезными остаются. Странная была Осянина, и поэтому Федот Евграфыч осторожно навел справочки через свою хозяйку, хоть и понимал, что той поручение это совсем не для радости.

– Вдовая она, – поджав губы, через день доложила Мария Никифоровна. – Так что полностью в женском звании состоит: можете игры заигрывать.

Промолчал старшина: бабе все равно не докажешь. Взял топор, пошел во двор: лучше нету для дум времени, как дрова колоть. А дум много накопилось, и следовало их привести в соответствие.

Ну, прежде всего, конечно, – дисциплина. Ладно, не пьют бойцы, с жительницами не любезничают – это все так. А внутри – беспорядок: «Люда, Вера, Катенька – в караул! Катя – разводящая».

Разве ж это команда? Развод караулов положено по всей строгости делать, по уставу. А это насмешка полная, это порушить надо, а как? Попробовал он насчет этого со старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у той один ответ:

– А у нас разрешение, товарищ старшина. От командующего. Лично.

Смеются, черти…

– Стараешься, Федот Евграфыч?

Обернулся: соседка во двор заглядывает, Полина Егорова. Самая беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце четыре раза справляла.

– Ты не очень-то утруждайся, Федот Евграфыч. Ты теперь один у нас остался, вроде как на племя.

Хохочет. И ворот не застегнут: вывалила на плетень прелести, точно булки из печи.

– Ты теперь по дворам ходить будешь, как пастух. Неделю в одном дворе, неделю – в другом. Такая у нас, у баб, договоренность насчет тебя.

– Ты, Полина Егорова, совесть поимей. Солдатка ты или дамочка какая? Вот и веди себя соответственно.

– Война, Евграфыч, все спишет. И с солдат и с солдаток.

Вот ведь петля какая! Выселить надо бы, а как? Где они, гражданские власти? А ему она не подчинена: он этот вопрос с крикуном майором провентилировал.

Да, дум набралось кубометра на два, не меньше. И с каждой думой совершенно особо разобраться надо. Совершенно особо.

Все-таки большая помеха, что человек он почти что без образования. Ну, писать-читать умеет и счет знает в пределах четырех классов, потому что аккурат в конце этого четвертого у него медведь отца заломал. Вот девкам бы этим смеху было, если б про медведя узнали. Это ж надо: не от газов в мировую, не от клинка в Гражданскую, не от кулацкого обреза, не своей смертью даже – медведь заломал. Они, поди, медведя этого в зверинцах только и видели…

Из дремучего угла ты, Федот Васков, в коменданты выполз. А они – не гляди, что рядовые, – наука. «Упреждение, квадрант, угол сноса…» Классов семь, а то и все девять: по разговору видно. От девяти четыре отнять – пять останется. Выходит, он от них на больше отстал, чем сам имеет…

Невеселыми думы были, и от этого рубал Васков дрова с особой яростью. А кого винить? Разве что медведя того невежливого…

Странное дело: до этого он жизнь свою удачливой считал. Ну не то чтоб совсем уж двадцать одно выпадало, но жаловаться не стоило. Все-таки он со своими неполными четырьмя классами полковую школу окончил и за десять лет до старшинского звания дослужился. По этой линии ущерба не было, но с других концов, случалось, судьба флажками обкладывала и два раза прямо в упор из всех стволов саданула, но Федот Евграфыч устоял все ж таки. Устоял…

Незадолго перед финской женился он на санитарке из гарнизонного госпиталя. Живая бабенка попалась: все бы ей петь да плясать да винцо попивать. Однако мальчонку родила. Игорьком назвали: Игорь Федотыч Васков. Тут финская началась, Васков на фронт уехал, а как вернулся назад с двумя медалями, так его в первый раз и шарахнуло: пока он там в снегах загибался, жена вконец завертелась с полковым ветеринаром и отбыла в южные края. Федот Евграфыч развелся с нею немедля, мальца через суд вытребовал и к матери в деревню отправил. А через год мальчонка его помер, и с той поры Васков улыбнулся-то всего три раза: генералу, что орден ему вручал, хирургу, осколок из плеча вытащившему, да хозяйке своей Марии Никифоровне – за догадливость.

Вот за этот осколок и получил он свой теперешний пост. В пакгаузе имущество кое-какое осталось, часовых не ставили, но, учредив комендантскую должность, поручили ему тот пакгауз блюсти. Трижды в день обходил старшина объект, замки пробовал, печати и в книге, которую сам же завел, делал одну и ту же запись: «Объект осмотрен. Нарушений нет». И время осмотра, конечно.

Спокойно служилось старшине Васкову. Почти до сего дня спокойно. А теперь…

Вздохнул старшина.

2

Из всех довоенных событий Рита Муштакова ярче всего помнила школьный вечер: встречу с героями-пограничниками. И хоть не было на этом вечере Карацупы, а собаку звали совсем не Индус, Рита помнила его так, словно вечер тот только-только окончился и застенчивый лейтенант Осянин все еще шагал рядом по гулким деревянным тротуарам маленького приграничного городка. Лейтенант еще никаким героем не был, в состав делегации попал случайно и ужасно стеснялся.

Рита тоже была не из бойких: сидела в зале, не участвовала ни в приветствиях, ни в самодеятельности и скорее согласилась бы провалиться сквозь все этажи до крысиного подвала, чем первой заговорить с кем-либо из гостей моложе тридцати. Просто они с лейтенантом Осяниным случайно оказались рядом и сидели, боясь шевельнуться и глядя строго перед собой. А потом школьные затейники организовали игру, и им опять выпало быть вместе. А потом был общий фант: станцевать вальс, и они станцевали. А потом стояли у окна. А потом… Да, потом он пошел ее провожать.

И Рита страшно схитрила: повела его самой дальней дорогой. А он все равно молчал и только курил, каждый раз робко спрашивая у нее разрешения. И от этой робости сердце Риты падало прямо в колени.

Они даже простились не за руку: просто кивнули друг другу, и все. Лейтенант уехал на заставу и каждую субботу писал ей очень короткое письмо. А она каждое воскресенье отвечала длинным. Так продолжалось до лета: в июне он приехал в городок на три дня, сказал, что на границе неспокойно, что отпусков больше не будет и поэтому им надо немедленно пойти в загс. Рита нисколько не удивилась, но в загсе сидели бюрократы и отказались регистрировать брак, потому что до восемнадцати ей не хватало пяти с половиной месяцев. Но они пошли к коменданту города, а от него – к ее родителям и все-таки добились своего.

Рита была первой из их класса, кто вышел замуж. И не за кого-нибудь, а за красного командира, да еще пограничника. И более счастливой девушки на свете просто не могло быть.

На заставе ее сразу выбрали в женский совет и записали во все кружки. Рита училась перевязывать раненых и стрелять из всех видов оружия, скакать на лошади, метать гранаты и защищаться от газов. Через год она родила мальчика (назвали его Альбертом, Аликом), а еще через год началась война.

В тот первый день она оказалась одной из немногих, кто не растерялся, не ударился в панику. Она вообще была спокойной и рассудительной, но тогда ее спокойствие объяснялось просто: Рита еще в мае отправила Алика к своим родителям и поэтому могла заниматься спасением чужих детей.

Застава держалась семнадцать дней. Днем и ночью Рита слышала далекую стрельбу. Застава жила, а с нею жила и надежда, что муж цел, что пограничники продержатся до подхода армейских частей и вместе с ними ответят ударом на удар, – на заставе так любили петь: «Ночь пришла, и тьма границу скрыла, но ее никто не перейдет, и врагу мы не позволим рыло сунуть в наш, советский, огород…» Но шли дни, а помощи не было, и на семнадцатые сутки застава замолчала.

Риту хотели отправить в тыл, а она просилась в бой. Ее гнали, силой запихивали в теплушки, но настырная жена заместителя начальника заставы старшего лейтенанта Осянина через день снова появлялась в штабе укрепрайона. В конце концов взяли санитаркой, а через полгода послали в полковую зенитную школу.

А старший лейтенант Осянин погиб на второй день войны в утренней контратаке. Рита узнала об этом уже в июле, когда с павшей заставы чудом прорвался сержант-пограничник.

Начальство ценило неулыбчивую вдову героя-пограничника: отмечало в приказах, ставило в пример и поэтому уважило личную просьбу – направить по окончании школы на тот участок, где стояла застава, где погиб муж в яростном штыковом бою. Фронт тут попятился немного: зацепился за озера, прикрылся лесами, влез в землю и замер где-то между бывшей заставой и тем городком, где познакомился когда-то лейтенант Осянин с ученицей девятого «А»…

Теперь Рита могла считать себя довольной: она добилась того, чего хотела. Даже гибель мужа отошла куда-то в самый дальний уголок памяти: у Риты была работа, обязанности и вполне реальные цели для ненависти. А ненавидеть она научилась тихо и беспощадно, и хоть не удалось пока ее расчету сбить вражеский самолет, но немецкий аэростат прошить ей все-таки удалось. Он вспыхнул, съежился: корректировщик выбросился из корзины и камнем полетел вниз.

– Стреляй, Рита! Стреляй! – кричали зенитчицы.

А Рита ждала, не сводя перекрестья с падающей точки. Но когда немец перед самой землей рванул кольцо, выбросив парашют, она плавно нажала гашетку. Очередь из четырех стволов начисто разрезала черную фигурку, девчонки, крича от восторга, целовали ее, а она улыбалась наклеенной улыбкой. Всю ночь ее трясло. Помкомвзвода Кирьянова отпаивала чаем, утешала:

– Пройдет, Ритуха. Я, когда первого убила, чуть не померла, ей-богу. Месяц снился, гад…

Кирьянова была боевой девахой: еще в финскую исползала с санитарной сумкой не один километр передовой, имела орден. Рита уважала ее за характер, но особо не сближалась.

Впрочем, Рита вообще держалась особняком: в отделении у нее оказались сплошь девчонки-комсомолки. Не то чтобы младше, нет: просто – зеленые. Не знали они ни любви, ни материнства, ни горя, ни радости; болтали взахлеб о лейтенантах да поцелуйчиках, а Риту это сейчас раздражало.

– Спать! – коротко бросала она, выслушав очередное признание. – Еще услышу о глупостях – настоишься на часах вдоволь.

– Зря, Ритуха, – лениво пеняла Кирьянова. – Пусть себе болтают: занятно.

– Пусть влюбляются – слова не скажу. А так, по углам лизаться, – этого я не понимаю.

– Пример покажи, – усмехалась Кирьянова.

И Рита сразу замолкала. Она даже представить не могла, что такое когда-нибудь может случиться: мужчин для нее не существовало. Один был мужчина – тот, что вел в штыковую поредевшую заставу на втором рассвете войны. Жила, затянутая ремнем. На самую последнюю дырочку затянутая.

Перед маем расчету досталось: два часа вели бой с юркими «мессерами». Немцы заходили с солнца, пикировали на счетверенки, плотно поливая огнем. Убили подносчицу – курносую, некрасивую толстуху, всегда что-то жевавшую втихомолку, легко ранили еще двоих. На похороны прибыл комиссар части, девочки ревели в голос. Дали салют над могилой, а потом комиссар отозвал Риту в сторону:

– Пополнить отделение нужно.

Рита промолчала.

– У вас здоровый коллектив, Маргарита Степановна. Женщина на фронте, сами знаете, – объект, так сказать, пристального внимания. И есть случаи, когда не выдерживают.

Рита опять промолчала. Комиссар потоптался, закурил, сказал приглушенно:

– Один из штабных командиров – семейный, между прочим, – завел себе, так сказать, подругу. Член Военного совета, узнав, полковника того в оборот взял, а мне приказал подругу эту, так сказать, к делу определить. В хороший коллектив.

– Давайте, – сказала Рита.

Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая, белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца.

– Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение…

Тот день банным был, и когда наступило их время, девушки в предбаннике на новенькую как на чудо глядели:

– Женька, ты русалка!

– Женька, у тебя кожа прозрачная!

– Женька, с тебя только скульптуру лепить!

– Женька, ты же без лифчика ходить можешь!

– Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стекло на черном бархате…

– Несчастная баба, – вздохнула Кирьянова. – Такую фигуру в обмундирование паковать – это ж сдохнуть легче.

– Красивая, – осторожно поправила Рита. – Красивые редко счастливыми бывают.

– На себя намекаешь? – улыбнулась Кирьянова.

И Рита замолчала: нет, не выходила у нее дружба с помкомвзвода Кирьяновой. Никак не выходила.

А с Женькой вышла. Как-то сама собой, без подготовки, без прощупывания: взяла Рита и рассказала ей свою жизнь. Укорить хотела отчасти, а отчасти – пример показать и похвастаться. А Женька в ответ не стала ни жалеть, ни сочувствовать. Сказала коротко:

– Значит, и у тебя личный счет имеется.

Сказано было так, что Рита – хоть и знала про полковника досконально – спросила:

– И у тебя тоже?

– А я одна теперь. Маму, сестру, братишку – всех из пулемета уложили.

– Обстрел был?

– Расстрел. Семьи комсостава захватили и – под пулемет. А меня эстонка спрятала в доме напротив, и я видела все. Все! Сестренка последней упала: специально добивали…

– Послушай, Женя, а как же полковник? – шепотом спросила Рита. – Как же ты могла, Женя?

– А вот могла! – Женька с вызовом тряхнула рыжей шевелюрой. – Сейчас воспитывать начнешь или после отбоя?

Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и – странное дело! – Рита словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела. Даже смеялась иногда, даже песни пела с девчонками, но сама собой была только с Женькой наедине.

Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной и озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь до онемения доведет, то в перерыве под девичьи «ля-ля» цыганочку спляшет по всем правилам, то вдруг роман рассказывать начнет – заслушаешься.

– На сцену бы тебе, Женька! – вздыхала Кирьянова. – Такая баба пропадает!

Так и кончилось Ритино старательно охраняемое одиночество: Женька все перетряхнула. В отделении у них замухрышка одна была, Галя Четвертак. Худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки. Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала – расцвела Галка Четвертак. И глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась, и грудки, как грибы, выросли. И поскольку Галка эта от Женьки ни на шаг не отходила, стали они теперь втроем: Рита, Женька и Галка.

Известие о переводе с передовой на объект зенитчицы встретили в штыки. Только Рита промолчала, сбегала в штаб, поглядела карту, расспросила и сказала:

– Пошлите мое отделение.

Девушки удивились, Женька подняла бунт, но на следующее утро вдруг переменилась: стала за отъезд агитировать. Почему, отчего – никто не понимал, но примолкли: значит, так надо – Женьке верили. Разговоры сразу утихли, начали собираться. А как прибыли на 171-й разъезд, Рита, Женька и Галка стали вдруг пить чай без сахара.

Через три ночи Рита исчезла из расположения. Скользнула из пожарного сарая, тенью пересекла разъезд и растаяла в мокром от росы ольшанике. По заглохшей лесной дороге выбралась на шоссе, остановила первый же грузовик.

– Далеко собралась, красавица? – спросил усатый старшина: ночью в тыл ходили машины за припасами, и сопровождали их люди, далекие от строевой и уставов.

– До города подбросите?

Из кузова уже тянулись руки. Не ожидая разрешения, Рита встала на колесо и вмиг оказалась наверху. Усадили на брезент, набросили ватник.

– Подремли, деваха, часок.

А утром была на месте.

– Лида, Рая, – в наряд!

Никто не видел, а Кирьянова узнала: доложили. Ничего не сказала, усмехнулась только:

– Завела кого-то, гордячка. Пусть ее, может, оттает.

И Васкову – ни слова. Впрочем, Васкова никто из девушек не боялся, а Рита – меньше всех. Ну, бродит по разъезду пенек замшелый: в запасе двадцать слов, да и те из уставов. Кто же его всерьез-то принимать будет?

Но форма есть форма, а в армии особенно. И форма эта требовала, чтобы о ночных путешествиях Риты не знал никто, кроме Женьки да Галки Четвертак.

Откочевывали в городишко сахар, галеты, пшенный концентрат, а когда и банки с тушенкой. Шальная от удач Рита бегала туда по две-три ночи в неделю: почернела, осунулась. Женька укоризненно шипела в ухо:

– Зарвалась ты, мать! Налетишь на патруль либо командир какой заинтересуется – и сгоришь.

– Молчи, Женька, я везучая!

У самой от счастья глаза светятся: разве с такой серьезно поговоришь? Женька только расстраивалась:

– Ой, гляди, Ритка!

То, что о ее путешествиях Кирьянова знает, Рита быстро догадалась по взглядам да усмешечкам. Обожгли ее эти усмешечки, словно она и впрямь своего старшего лейтенанта предавала. Потемнела, хотела ответить, одернуть – Женька не дала. Уцепилась, уволокла в сторону.

– Пусть, Рита, пусть что хочет думает!

Рита опомнилась: правильно. Пусть любую грязь сочиняет, лишь бы помалкивала, не мешала, Васкову бы не донесла. Занудит, запилит – света невзвидишь. Пример был: двух подружек из второго отделения старшина за рекой поймал. Четыре часа – с обеда до ужина – мораль читал: устав наизусть цитировал, инструкции, наставления. Довел девчонок до третьих слез: не то что за реку – со двора выходить зареклись.

Но Кирьянова пока молчала.

Стояли безветренные белые ночи. Длинные – от зари до зари – сумерки дышали густым настоем наливающихся трав, и зенитчицы до вторых петухов пели песни у пожарного сарая. Рита таилась теперь только от Васкова, исчезала через две ночи на третью вскоре после ужина и возвращалась перед подъемом.

Эти возвращения Рита любила больше всего. Опасность попасться на глаза патрулю была уже позади, и теперь можно было спокойно шлепать босыми ногами по холодной до боли росе, забросив связанные ушками сапоги за спину. Шлепать и думать о свидании, о жалобах матери и о следующей самоволке. И оттого, что следующее свидание она может планировать сама, не завися или почти не завися от чужой воли, Рита была счастлива.

Но шла война, распоряжаясь по своему усмотрению человеческими жизнями, и судьбы людей переплетались причудливо и непонятно. И, обманывая коменданта тихого 171-го разъезда, младший сержант Маргарита Осянина и знать не знала, что директива имперской службы СД за № С219/702 с грифом «ТОЛЬКО ДЛЯ КОМАНДОВАНИЯ» уже подписана и принята к исполнению.

Страниц: 607

Год издания: 2015

Язык: русский

Описание книги А зори здесь тихие…:

Повесть «А зори здесь тихие…» стала классическим примером русской военной драмы. Борис Васильев рассказывал, что основана она на реальных событиях, за исключением того, что в реальности были солдаты-мужчины. Автор говорил, что ему хотелось написать что-то новое, а на фронте тогда было более 300 тысяч женщин, о заслугах которых практически не говорили. История в голове родилась сама собой.

Итак, в основе сюжета история 5 зенитчиц и их командира в период Второй мировой войны. В Карелии, где на данный момент боевых действий нет, находится с расчетом комендант 171 разъезда Федот Васков. Солдаты от безделья начинают пить, и командиру приходится просить подкрепление. Командование присылает 2 отделения девушек. Однажды зенитчица видит среди леса немецких военных, и Васков решает отыскать их стратегический пункт. Собрав группу из 5 девушек, он выдвигается единственной дорогой навстречу немцам. Оказывается, что врагов почти в 2,5 раза больше, и самостоятельно остановить их не выйдет. Дальше начинается ряд неравных столкновений, из которых не всем героям суждено выйти живыми. Девушки покажут свою самоотверженность и героизм в боях, а командир захватит в плен диверсантов и приведет к советским позициям.

У нас на сайте вы можете читать книгу А зори здесь тихие… онлайн полностью бесплатно и без регистрации в электронной библиотеке Enjoybooks, Rubooks, Litmir, Loveread.
Понравилась книга? Оставьте отзыв на сайте, делитесь книгой с друзьями в социальных сетях.

События происходят в 1942 году. Уезд №171 из-за повреждения железнодорожного полотна перестал быть центом военных действий – немецкие штурмовики время от времени пролетали здесь, но в целом же служба была тихой. Из-за этого все солдаты постепенно начинали пить самогон, которые удачно гнали местные бабы и ходить «в гости» к солдаткам. Федот Евграфович Васков, который был здесь комендантом, не мог справиться с пьянством и распутством, поэтому постоянно писал просьбы о замене солдат. Солдат исправно меняли, но пьянки все продолжались. Однажды командование нашло выход из этой ситуации и прислало Васкову солдат-женщин, решив одним махом обе проблемы. Васков очень смущался из-за таких подчиненных.

Он отмечал, что они намного образованнее него – закончили по 7-9 классов, в то время когда он только 4 (потому, что его отца «заломал» медведь). Перед финской войной Васков женился, у него родился сын Игорь. Однако жена не дождалась мужа – Васков через суд лишил жену родительских прав и отправил сына на воспитание к своей матери, сын прожил недолго – всего год, а затем умер. После этого Васков улыбнулся всего три раза – генералу, вручавшему орден, врачу, доставшему осколок и хозяйке жилья – за ее догадливость.

Глава 2

Рита Муштакова познакомилась со своим будущим мужем на школьном балу – это была любовь с первого взгляда. Ее возлюбленным был лейтенант Красной армии, пограничник. После этого вечера молодые люди долго переписывались, а затем и поженились.

Так Рита стала Осяниной. Вскоре Рита родила сына – Альберта. Через год, когда началась война, девушка отправила сына к своим родителям, а сама принялась спасать жизни чужих детей. Ее мужа рано убили, но Рита об этом узнала почти месяц спустя. По вечерам Рита куда-то уходит ночью. Об этих походах знают только Кирьянова и Четвертак, но молчат – думают, что у Риты появился мужчина, который сможет растопить ее сердце.

Глава 3

Рите нравилось возвращаться с ее ночных похождений. После последнего патрульного пункта можно было идти, не боясь быть обнаруженной – это было самое приятное. Зори здесь были тихими. Рита шла босая и наслаждалась утром, вдруг она увидела на дороге человека. Рита спряталась в кусты, а в это время к незнакомцу подошел еще один – это была немецкая разведка.

Девушка подождала, пока немцы уйдут, а затем побежала в часть. Рита разбудила Васкова и рассказала ему о немцах. Командование разрешило Васкову совершить разведку местности с группой в 5 человек. Ими стали Рита Осянина, Женя Комелькова, Лиза Бричкина, Галя Четвертак и Соня Гурвич.

Глава 4

Путь группы был очень сложным – девушки очень устали и еле волочили ноги. По пути Васков замечает чужие метки и это его очень беспокоит – он переживает, не знают ли немцы дорогу напрямик через топи, которую он узнал еще в финскую, но затем его опасения рассеиваются – следы уходят в обход болота. По болоту путь стал сложнее – Галя потеряла в трясине сапог. К вечеру группа добралась до озера, что позволило немного отдохнуть.

Глава 5

Васков с солдатами занимает позицию для наблюдения. Федот Евграфыч учит девушек, как сделать костер без дыма. После обеда все занимают свои позиции. Утром они увидели 16 немцев, которые прошли мимо, не заметив Васкова и его группу.

Глава 6

Васков осознает, что с силами, которыми распоряжается, он не в силах дать отпор немцам. Федот Евграфыч пребывает в растерянности, ему становится страшно. Васков принимает решение – отправить Лизу Бричкину назад, за подкреплением. Он еще раз напоминает ей дорогу и рассказывает про ориентиры. Федот Евграфыч понимает, что ему нужно как-то задержать немцев, но не знает, как это сделать – девушки предлагают притвориться лесорубами. План по перевоплощению в лесорубов оказывается удачным – немцы ретируются, а группа Васкова выигрывает некоторое время.

Глава 7

Жизнь Лизы Бричкиной всегда была сложной. Ее мать рано заболела – перестала вставать, приступы кашля ее совершенно замучили. Однако смерть не спешила облегчить участь женщины – все это время Лиза терпеливо ухаживала за матерью, помогала по хозяйству.

Однажды к ним временно поселился молодой охотник из города. Лиза незаметно для себя влюбилась и ожидала, что это чувство будет взаимным, но этого не случилось.

От охотника у Лизы осталась только записка с обещанием помочь ей поступить в техникум. После смерти матери отец сильно запил, и Лиза с нетерпением ждала августа. Однако поехать на обучение не получилось – война внесла свои коррективы, и Лизе пришлось копать окопы.

Предлагаем ознакомиться с которую написал Борис Васильев.

Лиза спешила вернуться в разделение – она стойко преодолевала дорогу и когда уже почти прошла самый сложный ее отрезок, испугалась выскочившего из болота пузыря и оступилась. Лиза утонула – в тот миг солнце казалось ей необыкновенно ярким.

Глава 8

Отряд Васкова весело пел, хотя радоваться было особо нечему – Васков знал, что такая выходка ненадолго отпугнет немцев и поэтому решил пойти в разведку, в помощники он взял Риту.

Васков решает сменить место дислокации отряда и отправляет Риту за остальными. По приходу девушки замечают, что забыли забрать табак Васкова, который сушился на камне. Соня отправляется за табаком, игнорируя запрет Васкова. Вскоре Федот Евграфыч услышал странный окрик – Соню нашли смертельно раненой.

Глава 9

Васков с Женей преследуют немцев. Федот Евграфыч определяет, что нападавших было двое. Без усилий они отыскивают немцев. Первого Васков убивает без проблем, со вторым так не получилось – Васков растерялся и оказался в невыгодном положении – ему на помощь приходит Женя и разбивает голову немца прикладом. После этого девушка плачет, ее тошнит. Васков отмечает про себя, что это естественная реакция на убийство человека. Соня умирает, девушку хоронят. Васков снимает с нее обувь и приказывает обуться Гале.

Глава 10

Галя Четвертак была подкидышем – она ничего не знала о своих родителях. Девушка с самого малого возраста отличалась богатой фантазией – она часто придумывала всякие сказки, но делала это не со зла – Галя действительно верила в них. Так, например, она придумала, что ее мама – доктор и свято верила в это.

Четвертак не хотели брать в армию – она не подходила по росту и возрасту – девушка взяла измором военкома и попала на фронт.

Васков с группой продолжает преследование. Когда они обнаруживают немцев, Васков решает напасть – он бросает гранату, а девушки поддерживают огонь. Испугалась только одна Галя.

Глава 11

Васков с Четвертак продолжают преследовать немцев. В этот раз Васкову не повезло – они обнаружили целую группу немцев. Галя сильно испугалась и выскочила из укрытия, разрушив все планы Васкова. Галю убивают, а Васков старается отвести немцев от остальных членов группы. Утром он видит на болоте одежду Бричкиной и понимает, что Лиза утонула – «осталась от нее только юбка».

Глава 12

Васков был очень озадачен – он потерял половину состава группы и лишился боеприпасов. Васков с наганом выходит на заброшенный скит. Он видит, что дверь одной избы вскрыты. Немцы сделали там перевалочную базу. Васков убивает одного из немцев и забирает его оружие. После он находит Женю и Риту. Девушки плачут при его виде. Все поминают погибших девушек.

Глава 13

Васков с девушками продолжает задерживать немцев. Запасы Васкова на исходе и это существенно затрудняет задачу. Он с группой занимает новую позицию. Вскоре начинается перестрелка и Риту ранит осколком гранаты в живот. Женя решает, что должна отвести немцев в сторону, но у нее это не совсем выходит. В результате ее ранят. Девушка стреляет до последнего. Когда у нее заканчиваются патроны, немцы добивают ее и долго рассматривают ее красивое, но гордое лицо.

Глава 14

Рита осознает, что ее рана смертельна. Когда стрельба затихла, девушка догадалась, что Женя тоже погибла. Она начала беззвучно плакать. Васков пытался поддержать Риту. Девушка рассказала, что по ночам она бегала в город к трехлетнему сыну, в надежде, что Васков не оставит ее сына и поможет его воспитать.

Девушка просит ее поцеловать, и Васков целует ее в лоб. Затем он накрывает Риту ветками и уходит. Через несколько минут Рита стреляет себе в висок. Васков хоронит ее и Женю, и уходит искать немцев. У него в запасе остается наган с одним патроном и граната без взрывателя. Васков находит немцев – убивает часового ножом, а затем врывается в избу – все они спали, кроме одного – его Васков убивает из нагана. Остальные от неожиданности сдаются Васкову. Связанных немцев Васков ведет в распределение. Когда силы его совсем иссякли, он видит приближающуюся Красную армию.

Эпилог

После войны Федот Евграфыч и сын Риты – Альберт приезжают на место гибели Риты, находят ее могилу и устанавливают там памятник.